Ел Исмаил всегда с удовольствием. Он предпочитал сушеное мясо и считал глупцами тех, кто употребляет в пищу свежее мясо. С осени в его доме всегда резали двух-трех бычков и заготавливали сушеного мяса.
Турки тоже не отставали от хозяина в чревоугодии. Но трапезу вдруг прервал турецкий солдат. Он вошел и что-то зашептал на ухо Ибрахим-бею.
Юзбаши выслушал его и сказал, обращаясь к хозяину:
— Он говорит, что часовые задержали трех подозрительных людей. Вчера, в твоих владениях.
— Пусть приведут их во двор, посмотрим, кто это попался в наш капкан, безобидные зайцы или матерые волки! — потирая лоснящиеся жиром ладони, проговорил Исмаил.
Всех троих, в том числе и Хасана из Амузги, вывели из хлева на свет божий и доставили во двор к Исмаилу.
Изрядно набив желудки, Исмаил и его кунак вышли на балкон и спустились по лестнице. Ковыряя в зубах, Исмаил еще издали воззрился на пленников. Подойдя поближе, он сказал солдатам, показывая на Аждара и Мирзу, которые подобострастно улыбались ему, взглядом моля о снисхождении и прощении:
— Этого и этого развяжите! Они мои люди. Ну что, нашли, мерзавцы? А ты кто? — не дождавшись ответа, обратился он к третьему.
Хасан из Амузги глянул на него, Исмаил прищурился, немного отступил, посмотрел, еще приблизился.
— Ну что так вылупился? — спросил Хасан из Амузги.
— Постой, постой… Ты?
— Да, я самый.
— Хасан из Амузги?
— Как видишь, нам пришлось еще раз встретиться.
Хасан из Амузги имел в виду случай, что свел их некогда на ближних пастбищах. Он тогда угнал у Исмаила целую отару овец и поделил ее между бедняками.
— Вот так встреча! Матерый волк попался в капкан! — довольно потирая руки, сказал Исмаил. — Эй, Саид Хелли-Пенжи! — позвал он. С верхнего этажа, еще сонный, спустился Саид. — Узнаешь?
— Еще бы!
— Кто бы подумал, почтенный Ибрахим-бей, что нам так крупно повезет. Теперь-то уж я верю, что удачи будут сопутствовать нам всюду!
— Развяжите мне руки и дайте поесть, как полагается в гостеприимном доме, — повелительно бросил Хасан. — И если ты думаешь, что так просто было взять Хасана и скрутить ему руки, то ошибаешься, Исмаил.
— Я удивляюсь…
— Прикажи развязать мне руки. Я к тебе и ехал. Есть дело!
— Развяжите! — приказал Исмаил и добавил, обращаясь к Саиду Хелли-Пенжи: — Отведи его, там в кунацкой много еды. Я для тебя курицу приготовил, на которую еще и петух не прыгал, кунак ты мой дорогой, ха-ха-ха, — злорадно осклабился Исмаил. — Да смотри, Саид, если упустишь такую добычу — шкуру с тебя сдеру!
— Понятно, — буркнул Саид и повернулся к Хасану: — Поднимайся давай. Отсюда-то уж ты никуда не убежишь. У ворот часовые и вокруг дома тоже.
Исмаил тем временем поманил к себе Мирзу и Аждара, ошарашенных тем, что всю ночь с ними и в самом деле просидел Хасан из Амузги собственной персоной. Сейчас они простить себе не могли, что так опростоволосились: шутка ли, за эдакую добычу можно было отхватить целых три сотни овец!..
Высказав все, что он думал о своих нукерах, Исмаил несколько поостыл и даже снизошел до того, что прислушался к совету Аждара и согласился дать ему два десятка овец, с тем что Аждар пойдет с ними в Куймур и попытается во что бы то ни стало раздобыть злополучный коран.
Мирза с Аждаром ушли. Исмаил с Ибрахим-беем отправились на площадь, где, как доложил офицер- племянник, их уже ждал построенный для смотра отряд. Уходя, Исмаил строго предупредил часовых, чтобы глаз не спускали с пленника.
— А кто он такой? — заинтересовался Ибрахим-бей.
— Дьявол, причинивший мне немало бед. И всем шамхалам да и князьям тоже.
— Большевик?
— До мозга костей!
— А почему же ты обошелся с ним, как добрый хозяин, даже к завтраку пригласил!
— Хороший кот, поймав мышь, съедает ее не раньше, чем вдоволь наиграется с ней! Хи-хи-хи…
— А ты, кунак, молодец! — Ибрахим-бей похлопал его по плечу.
На площади выстроилось около полутора сотен голытьбы — кто на конях, кто пеший… И вооружены они были по-разному: у одних в руках обрезы боевой винтовки с приделанными пистолетными ручками, у иных кремневые ружья времен Шамиля, берданки, сабли, кинжалы… Посмотрел Ибрахим-бей на этот сброд, покачал головой и улыбнулся, ударив плетью о голенище сапога со шпорами.
— Гм, да!
— На вид их не смотри, кунак, — довольно причмокнул Исмаил, поправляя на животе ремень с медной пряжкой и любуясь отчеканенным на ней царским орлом. — Драться будут до последнего зуба.
— Большинство же из них без коней.
— Кони будут… я уже отослал своих людей, пригнали табун с дальних пастбищ.
— А стрелять-то они умеют?
— Эй ты, гидатлинец Мухамед, — подозвал Исмаил одного из всадников. Это был горец с бородой, похожей на железный наконечник сохи, на голове у него красовалась папаха — так называемая сах-капа, похожая на стог сена. — Наш уважаемый гость сомневается, умеете ли вы стрелять. Что ты скажешь, умеете?
Гидатлинец вскинул голову…
— Чей ты боец? — спросил его Ибрахим-бей.
— Исмаила.
— Чей у тебя конь?
— Исмаила.
— Чье оружие?
— Нашего уважаемого Исмаила…
Гидатлинцы умеют шутить, умеют они быть серьезными, умеют и рассеивать сомнения. Мухамед — человек особенный даже среди гидатлинцев. Случилось как-то с ним происшествие, после которого его прозвали «Ни вот столечко». А было это вот как: сидел он с одним сирагинцем у костра и смеялся чему-то своему. Сирагинцу это не понравилось, показалось, что гидатлинец смеется над ним.
— Чего ты надо мной смеешься?
— Да разве я над тобой? — и гидатлинец закатился еще пуще.
— Надо мной ты смеешься! — настаивал сирагинец.
— Да нет же, что ты!..
— Неправду ты говоришь, надо мной смеешься!..
— Говорю тебе, нет!
— А я говорю, да!
— Ну нет же, поверь.
— Да!..
— Ах, не веришь? Так знай! — И Мухамед выхватил из ножен кинжал, отрубил себе кончик мизинца и сказал твердо: — Ни вот столечко я над тобой не смеюсь! Просто мне вспомнился случай один, с соседом моим он как-то приключился…
Вот какой этот Мухамед…
Гидатлинец повернул коня, припустил его, отъехал на порядочное расстояние, положил на выступ скалы грецкий орех, вернулся назад, спрыгнул с коня, зарядил ружье, лег на землю и, прицелившись, выстрелил… Орех на камне разлетелся на кусочки.
— Вот как мы колем орехи! — сказал Мухамед, вскочил на коня и встал в строй.
