руки гонца с газырем.
— О каком коране здесь речь? — на всякий случай уточнил Мустафа.
— Я ничего не знаю, мне не дано прочесть, что там написано. Если речь идет о коране, значит, есть такой коран.
— У нас в доме был коран с медной застежкой…
— С медной, а не золотой?
— С медной…
— Где же он, если был?
— До захода солнца я передал его в руки уважаемого Абу-Супьяна. Одному из любимых друзей моего отца.
— Это который же Абу-Супьян, не из Шам-Шахара ли?
— Да, он самый.
— Беда, брат мой, беда. Ты не имел права распоряжаться этим кораном! — не на шутку встревожился Саид Хелли-Пенжи.
С этими словами он вскочил в седло. Сейчас ему и вовсе не было дела до укоров почтенных агачаульцев.
— Надеюсь, следы коня Абу-Супьяна я найду на этой стороне? — и Саид показал на юг.
— Да, там…
— Прощайте! Мне надо спешить! — крикнул он и ветром унесся из аула. «Чем горячее огонь, тем дальше приходится засовывать руки в него», — с досадой подумал Саид Хелли-Пенжи.
Недовольно посмотрели ему вслед люди.
— Странный кунак, очень странный. У тебя он не вызвал недоверия, сын Али-Шейха?
— Удивительно, но и мне он показался каким-то странным, — ответил Мустафа. — Уж очень глаза у него бегали и все лицо выражало подозрительную тревогу.
— А что ему понадобилось от тебя? Если это не семейная тайна, может, расскажешь, в чем дело.
— Да нет тут никакой тайны. Ему тоже вдруг понадобился коран с медной застежкой.
— Вах, вах, не тот ли самый, что ты великодушно отдал Абу-Супьяну?
— Другого такого у нас нет и не было.
— Тут что-то не то… Боюсь, с этой книгой связана какая-то тайна.
— Не думаю. Если бы тут была какая-нибудь тайна, отец не скрыл бы ее от меня…
— Чует мое сердце, быть беде…
— Не надо гадать, почтенный. Да будет милостив аллах и избавит людей от бед и горя…
— Может, в этом коране тайна святости владельца его?
— Не знаю. Лучше бы я захоронил его вместе с отцом.
— А отец завещал тебе так поступить?
— Нет. Он же ничего не успел сказать.
— Да, тут все что-то странно… Сколько войн я пережил в нашем краю, но так тревожно на душе у меня никогда не было. Поверите ли, почтенные люди, словно бы мне подарили какую-то радость, а я вот ее теряю… Хочу уберечь, но не ведаю как!
— Старость это, почтенный, старость. Мозг твой серым стал, вот тебе и мерещится счастье. В молодости его не было, а на старости хоть бы и явилось, так на черта оно…
— Может, и пригодится. Ты будто знаешь, какое оно, словно купался в его голубых лучах.
— А ты знаешь?
— Не знаю.
— Ну так и замолчи. Не будоражь людям души. Выдумал еще — голубые лучи. Счастье у каждого свое бывает, как и папаха.
— А у меня вот и папахи нет. Может, в ней бы отыскал счастье…
— В папахе что другое найдешь, только не счастье.
— Ты что это, собачий сын, насмехаться надо мной вздумал?
— А чего глупости говоришь?
— Глупее людей, чем в твоем роду, нигде не было, ослиное отродье!
— Что ты сказал?
— То, что слышал!
— Да я из тебя душу вытрясу! Правду говорят, дом вороны отыщешь по карканью.
— Сдержите их, люди! Что они, ума лишились? Где это видано, чтобы счастье искали в драке.
Два человека почтенного возраста и правда чуть не сцепились друг с другом. Не миновать бы беды, не вмешайся в их свару Мустафа:
— Очнитесь, люди! Вспомните, где вы находитесь. Хотя бы один день чтите память Али-Шейха.
Едва ли ссора улеглась бы от этих слов Мустафы, но тут вдруг подошел какой-то человек. Стройный, в белой черкеске с газырями из слоновой кости, в рубашке с застегнутым до самого подбородка воротом, на черкеске пояс кубачинской работы, на поясе оружие: кинжал и наган в кобуре; на голове белая чалма с красной лентой, красный башлык, лицо волевое, грустное, но благородное, широкие плечи, мужественная осанка, на ногах хромовые сапоги. Он вел на поводу белого коня, через седло которого был перекинут завернутый в бурку человек. Пришелец молча сделал знак, чтобы помогли снять ношу. Люди бросились к нему. Сняли бурку, положили на землю, развернули и… ахнули. На ней лежал бездыханный Абу- Супьян!..
Да, это был Абу-Супьян. Не только Мустафу, всех потрясло случившееся. Мустафа в душе укорял себя, что отпустил старика одного. «Ведь мог же послать с ним племянника, — думал он. — Не было бы тогда беды».
Мустафа обернулся к тому, кто привел белого коня с черной ношей.
— Его убили? — спросил сын Али-Шейха.
— Да. Вы знаете этого человека?
— Как не знать уважаемого Абу-Супьяна, он только перед заходом солнца распрощался здесь с нами!
— Я нашел его распростертым на молитвеннике у родника в Талгинском ущелье.
— О мусульмане! Убить человека во время молитвы! Что может быть подлее. Кто же его убил?
— Вот я бы тоже хотел это знать.
— Кто ты? — спросил настороженно Мустафа.
— Я Хасан сын Ибадага из Амузги.
— Что?..
— Ты Хасан из Амузги?
— Почему это вас удивляет? Да, я — Хасан из Амузги, к вашим услугам, приехал приветствовать почтенного Али-Шейха и пожелать ему доброго здоровья на много лет…
Люди окружили человека в белой черкеске. Мустафа готов был броситься на него и схватить за горло, но не дремал и тот, кто назвал себя Хасаном из Амузги. Стройный, легкий, готовый к отпору, он настороженно оглядел всех, попятился назад, и в мгновение ока в руке его уже был наган…
— Вы что, люди, рассудка лишились?! Не спешите. Разделаться с недругом никогда не поздно. В наших горах и без того немало людей погибает по недоразумению. Призовите-ка лучше на помощь рассудок. Не шутите, почтенные, и попросите сюда Али-Шейха. Он вам объяснит, кто я!
— Тебе, выходит, неизвестно, что уважаемого Али-Шейха уже нет среди нас?
— Что с ним? И его убили?
— Нет, он умер своей смертью. Мы сегодня похоронили его.
— О аллах! А кто же теперь несет бремя старшего в его роду?
— Я, Мустафа, его сын. А ты бы лучше сказал истину, кто ты есть.
— Я уже сказал вам, Хасан сын Ибадага из Амузги, вот кто я.
— Хасан из Амузги убит в Большом ореховом лесу, об этом нам сообщил его брат.
— Я так и думал. И давно он убрался отсюда?
