Жиля Ре и его главного пособника».
'Гот, кого прозвали впоследствии Синей бородой, не убивал своих жен. У него была лишь одна мерная подруга жизни, которую он нежно любил, хотя и не упускал случая прижать где-нибудь в укромном углу молоденькую крестьянку. Красавец барон действительно носил бороду, причем большую и золотисто-русую, которую домашний цирюльник бережно расчесывал но утрам черепаховым гребнем. Судьба ничем не обделила Жиля де Ре. Его родовитые предки Краоны и Монморанси оставили ему славнейший во Франции герб и тучные нивы, расположенные в самых плодородных, изобилующих дичью и славящихся своими виноградниками частях Претани. Потеряв в одиннадцатилетнем возрасте отца, он оказался на попечении слабодушного, во всем ему потакавшего деда и зажил вольготной жизнью. Выпестованный лучшими учителями, молодой сеньор изумил древние языки, разбирался и искусствах, умел наслаждаться умной беседой, изысканными яствами, благородными упражнениями в соколиной охоте и фехтовании. Знал толк в лошадях, добром вине и старинном оружии. Страстный библиофил, он тратил баснословные суммы на приобретение редких книг, которые тут же переплетались в дорогие шагреневые переплеты, украшенные фамильным крестом на золотом поле. Славный герб и необыкновенно славный юноша-книгочей, которого ожидал маршальский жезл.
Но идиллии во вкусе сентиментализма не получилось. Сюжет развивался скорее по законам готического романа, вроде «Эликсира дьявола» Э. Т. А. Гофмана, где действует преступный монах Медард, подхваченный колдовским смерчем. Проведя несколько лет при дворе Карла Седьмого, правившего с 1422 по 1461 год, Ре удалился в свои поместья, где с головой окунулся в гримуары и алхимические трактаты. Прошло несколько лет, как этот антипод благороднейшего Дон-Кихота стал законченным безумцем. Возжаждав волшебной власти над миром, он с присущей ему необузданностью принялся расточать немалые наследственные богатства. Пиры и охоты, на которые съезжалось все окрестное дворянство, словно призваны были затмить своим великолепием королевские забавы. Но затмили они лишь и без того помраченное воображение бретонского барона. Ре обнаружил вдруг противоестественное влечение к мальчикам, которые стали таинственным образом пропадать то здесь, то там. Он сделался нетерпимым и вспыльчивым. К безумным прожектам и экстравагантным выходкам добавились бесконечные тяжбы, которые вконец опустошили фамильные сундуки. И если раньше пристрастие к герметическим сочинениям лишь тешило причудливое воображение тщеславного барона, то теперь мечта о «философском камне» обрела характерные черты болезненной мании. «Великое деяние», или «Grand Oeuvre», на французский манер, представлялось ему единственным средством не только поправить свое подорванное хозяйство, но и обрести наконец сверхчеловеческое могущество. «Великое произведение мудрецов,- отмечал аббат Пари в своем «Похвальном слове Великому деянию, или Философскому камню»,- занимает первое место в ряду всего, что есть прекрасного. Оно дает здоровье, обеспечивает богатство, просвещает разум».
Некроманты Джон Ди и Эдвард Келли.
Древние греки понимали под некромантией гадания при посредстве мертвецов, но в средние века столь щекотливым занятиям был придан гораздо более широкий смысл.
Одним словом, все то, чего так недоставало сеньору Тиффожа и прочих родовых феодов, который порядком подорвал свое здоровье в кутежах и оргиях, почти разорился и отупел от пьянства и оккультной белиберды.
Но к собственному немалому огорчению, Жиль не ощущал в себе призвания к алхимическим подвигам. Он был слишком хорошо образован, чтобы не сознавать свою полнейшую непригодность к постижению таинств. Слова алхимика Фламеля о «двух змеях, которые взаимно убивают одна другую и задыхаются в собственном яде» заставляли учащенно биться доверчивое сердце, но ничего не говорили уму. Выход, однако, скоро нашелся, ибо на рынке чудес предложение всегда опережает спрос.
Прознав о причудах знатного барина, в его замки проложили тропу всяческого рода адепты и некроманты-кудесники, стремившиеся перещеголять друг друга заманчивыми фокусами и безудержными обещаниями. Рондели - круглые башни - Тиффожа спешно стали переоборудоваться под лаборатории.) Усердно раздуваемое мехами, хищно запылало пламя в алхимических горнах. Над замком, о котором из-за пропадающих мальчиков и без того шла худая слава, заклубился вонючий устрашающий дым. В разгар таких лихорадочных исканий родовое поместье пэра чернокнижника почтил посещением августейший гость - дофин Людовик, нагрянувший в сопровождении многочисленной свиты. Чтобы как следует принять будущего сюзерена, Жиль пришлось вновь обратиться за ссудой к ростовщикам. Впрочем это его не слишком озаботило потому что «Великое деяние обещало с лихвой покрыть любые долги. Жаль было лишь гасить печи, где в запечатанных атанорах созревало несметное богатство. Но ничего не поделаешь: тайные грехи, которые все труднее становилось скрывать, научили Ре осторожности. Вход в лабораторию спешно замуровали, орудия «Искусства» припрятали, а пролаз алхимиков разместили по окрестным усадьбам.
Тряхнув стариной, прожженный гуляка пустился во все тяжкие. Едва проводив ублаготворенного принца и его алчную свору, он велел распечатать заветную дверь и вернуть разжиревших на даровых хлебах шарлатанов. Видимо, именно в этот период и произошло первое столкновение между мессиром Прелати и хозяином замка, который потребовал показать ему наконец знаменитого Баррона. Изворотливый и наглый итальянец, два года водивший доверчивого сеньора за нос, предпочел не обострять отношений. Приложив палец к губам, он на цыпочках отправился разведать обстановку. Затворившись у себя в башне и промучив Жиля долгим ожиданием, возвратился с победной улыбкой на лукавых устах, чтобы поздравить сеньора с успехом. Упрямый Баррон в конце концов смилостивился и завалил помещение грудами червонного золота. Ре пришел и совершенный восторг и выразил намерение полюбоваться долгожданным сокровищем хотя бы через щелку. Против ожидания, Прелати не стал отговариваться и повел сгоравшего от любопытства патрона к себе в келью. По, едва приоткрыв дверь, он гут же захлопнул ее с испуганным криком. С трудом опраиившись от потрясения, Прелати сообщил, что произошла какая-то непредвиденная ошибка: золотую кучу стережет жуткого вида зеленый змей.
Вооружившись распятием, в котором, согласно преданию, хранилась частица подлинного голгофского креста, привезенного паладином-предком, отважный барон вознамерился взглянуть на чудовище и забрать причитающуюся долю богатства. Последнее было совсем не лишним, ибо почти все земли уже находились в закладе. Вновь обнаружив испуг, на сей раз непритворный, Прелати упал на колени и, молитвенно сложив ладони, загородил собою дверь. Сражаться с демоном, да еще силой креста господнего, было, по его словам, последней глупостью. После подобного выпада ни о каком сотрудничестве не могло быть и речи. Барону де Ре, воспитанному лучшими риторами и схоластами Франции, подобный довод показался достаточно веским, и он вернул семейную реликвию обратно в капеллу.
Этим промедлением и воспользовался злокозненный Баррон, обратив золото в какой-то красный, весьма подозрительный порошок. Пришлось, разумеется при посредстве Прелати, вступить с демоном в длительные переговоры. Сеньор Тиффожа был согласен на все. Собственноручно составив формальный договор, в котором уступал свою бессмертную душу за всеведение, богатство и могущество, он покорно скрепил его кровью. Казалось бы, чего больше? Но коварный демон требовал все новых и новых доказательств преданности. Сначала это был совершенный пустяк: курица, которую требовалось принести на алтарь по всем правилам сатанизма. Затем враг человеческий потребовал устами Прелати свое излюбленное блюдо - некрещеного младенца.
Вольному барону, безраздельному властителю жизни и смерти своих крестьян, и такое оказалось под силу. Истребив в угоду извращенным страстям 140 отроков - так впоследствии значилось в документах процесса,- Ре мог позволить себе потешить дьявола этой единственной жертвой. Знал ли он, что на весах церковного суда она перетянет все остальные, вместе с бессчетными сотнями, приписанными молвой? Не мог не знать, ибо повсюду свирепствовала инквизиция, да не допускал и мысли о каком бы то ни было суде над собой. Убийства на почве распутства или по иным, не связанным с отправлением культа мотивам были вне компетенции епископа, а светского суда барон де Ре мог не опасаться. В своих землях он был полновластный сюзерен. Жаль только, что эти земли были заложены, вернее, проданы с правом выкупа бретонскому герцогу и его вассалам - канцлеру и нантскому епископу Малеструа и казначею Жофруа Феррону. У Жиля просто недостало воображения сопоставить столь важное обстоятельство с крохотной жертвой, принесенной на сатанинский алтарь. Зато заимодавцы сразу связали концы с концами. Благо, сам Ре дал им заманчивую возможность предотвратить нежелательный выкуп и навечно закрепить за своим гербом доходнейшие поместья. Ему и в голову не пришло, что его владения сосредоточены, по сути, в одних
