Фаррах, щурящих глаза с новыми контактными линзами; почему-то кажется, что всем им уготована нелепая смерть. Клэр как-то заглянула в письмо, лежавшее на столе, и прочла там, что спасатели два с половиной часа извлекали потомка Макартура, зажатого какими-то железяками в перевернувшемся тракторе.
Мы терпимо относимся к незлобливым расистским каламбурам и нарушающим экологию слабостям («Я никогда не смогу ездить на машине меньше моего «катласса-сюприма»). Айрин и Фила, поскольку их существование играет роль транквилизатора в этом вообще-то-не-очень-то-управляемом мире. «Иногда, – говорит Дег, – я с большим трудом вспоминаю, жива или нет та или иная знаменитость. Но потом я понимаю, что это абсолютно не важно. Не хотелось бы выглядеть мерзавцем, но примерно то же самое я испытываю в отношении Айрин и Фила – разумеется, не желая им ничего плохого.
В общем…
На потеху нам с Дегом мистер М. начинает рассказывать анекдот:
– Сейчас вы умрете от смеха. Сидят на пляже во Флориде три старых еврея (вот он… – расистский подтекст). Сидят, разговаривают, один спрашивает другого: «Так где ты взял бабки, чтобы на старости лет осесть здесь, во Флориде?», а тот отвечает: «Был у меня пожар на фабрике. Страшное дело. К счастью, она была застрахована». Ладно. Потом он спрашивает другого, откуда тот взял деньги, чтобы переехать в Майами-Бич, и он отвечает: «Будешь смеяться, но, как и у моего друга, у меня тоже случился пожар на фабрике. Слава богу, она была застрахована».
В этот момент Дег начинает гоготать, ритм повествования мистера М. нарушен; его левая рука, вытирающая изнутри пивной бокал старым кухонным полотенцем, застывает.
– Эй, Дег! – произносит мистер М.
– Да?
– Почему ты всегда смеешься над моими анекдотами прежде, чем я успеваю досказать их?
– Что?
ПЛЕБЕЙСКИЕ БЕСЕДЫ:
беседы, вызвающие удовольствие за счет подчеркнутой неинтеллектуальности. Одна из самых приятных сторон «плебейских развлечений».
– Что слышал. Ты вечно начинаешь хмыкать в середине моих анекдотов, словно, вместо того, чтобы смеяться со мной, смеешься надо мной. – И он вновь принимается вытирать бокал.
– Ну, мистер М. Я не смеюсь над вами. Просто у вас смешные жесты и выражение лица. Вы классно это делаете. Вы – король смеха.
Мистер Макартур проглатывает наживку.
– Ладно, только не обращайся со мной как с говорящим тюленем, хорошо? Уважай мою манеру. Я – человек, и к тому же плачу тебе зарплату. (Последнее звучит так, словно Дег – пленник этого увлекательного, но бесперспективного макрабства.)
– Итак, на чем мы остановились? Ах, да. Словом, эти двое поворачиваются к тому, кто задавал вопросы, и говорят: «Ну, а ты? Откуда ты взял деньги, чтобы обосноваться во Флориде?». А он отвечает: «Как и у вас, случилась у меня катастрофа. Произошло наводнение, и всю мою фабрику смыло. Разумеется, была страховка».
Оба старика сидят, ошарашенные, потом один из них спрашивает третьего: «Слушай, только один вопрос. Как тебе удалось устроить наводнение?».
Стоны. Мистер М., похоже, доволен. Он проходит вдоль всей стойки, поверхность которой, подобно узкой подковообразной полоске пола вокруг унитаза, похожа на лунный ландшафт в язвах проказы от затушенных пьяницами сигарет. Пересекает фиолетово-оранжевое ковровое покрытие из орлона с узором «Фиеста», благоухающее корицей от дезодоранта «Для бара», и запирает входную дверь. Дег посылает мне взгляд. Что он означает? Надо мне и вправду в будущем быть поосторожней со смешками. Но я-то вижу, что Дег, как и я, разрывается между примитивной привязанностью к нелепым осколкам анекдотов эры Макартура и безотрадностью жизни в грядущей цивилизации, заполненной угрюмыми, лишенными ауры и чувства юмора яппи, где не найдется места даже шуточкам Боба Хоупа.
– Надо радоваться им, пока они живы, Энди, – говорит он. – Ладно. Давай, пошли. Может, у Клэр настроение улучшилось.
ПЛЕБЕЙСКАЯ РАБОТА:
занятие должности, не соответствующей ни образованию ни профессиональному уровню человека. Способ избежать ответственности и/или возможной неудачи в том, к чему он имеет призвание.
«Сааб» не заводится. Он чередует туберкулезное отхаркивание с чихом недоумевающего кролика, производя впечатление ребенка, в которого вселился дьявол, и выкашливающего маленькие кусочки гамбургера. Постоялец мотеля, расположенного рядом с парковочной стоянкой «У Ларри», орет нам из заднего окошка: «Уебывайте отсюда», но его злоба не сумеет испортить эту чудесную ночь; мы возвращаемся домой пешком. Спокойный прохладный воздух обтекает мое лицо, словно сухой гладкий ил; непомерно высокие горы сейчас окрашены в янтарные цвета, как подводные снимки корабля «Андреа Дориа». Воздух так чист, что перспектива искажена; горы готовы врезаться мне в лицо.
Крошечные огоньки мелькают на сторожевых пальмах 111-го хайвея. Их кроны шелестят, пропуская свежий воздух для несметного числа дремлющих на них птичек, крыс и усиков бугенвиллей.
Мы заглядываем в витрины, с флюоресцентными купальными костюмами, электронными записными книжками, жуткими абстракными картинами, на которых, похоже, изображены усыпанные блестками жертвы дорожно-транспортного происшествия. Я вижу шляпы, драгоценности, туфли – привлекательные вещицы, требующие, чтобы на них обратили внимание, как ребенок, не желающий ложиться спать. Хочется распороть себе живот, вырвать глаза и запихнуть все эти красоты в себя. Увы это Земля.
– Сейчас мы похожи либо на близнецов-идиотов, торгующих подержанными машинами где-нибудь в Индиане, – говорит Дег, намекая на наши суперклевые голубые-как-яйца-дрозда куртки а ля Боб Хоуп «Гольф классик» и белые панамы, – либо на пару бродяг с нечестивыми и кровожадными намерениями в сердцах. На выбор.
– Мне лично кажется, что мы смотримся как шлемазлы, Дег.
СРЕДСТВО ИНДИВИДУАЛЬНОГО САМОВЫРАЖЕНИЯ:
модные аксессуары, которые носят в сочетании с консервативным костюмом; это должно показывать окружающим, что в человеке все еще тлеет искра индивидуальности: галстуки в стиле ретро или серьги в ушах – для мужчин; феминистские значки, серьги в носу – для женщин; это дополняется и почти полностью исчезнувшей прической «крысиный хвостик» – для обоих полов.
Хайвей 111 (известный также как «Палм-каньон-драйв») – главная городская магистраль, сегодня на удивление безлюден. В «фольксвагенах» с высоким задом бесцельно ездят туда-сюда несколько асексуальных блондинок из округа Оранж; слоняются бритоголовые морские пехотинцы в помятых «эль каминос»; лихачи визжат тормозами, но не останавливаются. В городе сохраняется автомобильный тип культуры, оживленными вечерами это чувствуется; как однажды сострил Дег, «это вроде «Дейтона» – большие груди, меню типа «бургер и шейк», ребята в супермодных ботинках и асбестовых куртках едят хрустящий картофель-фри в кабинках из оранжевого винила, повторяющих форму классической черно- белой автопокрышки «Джи-Ти».
Завернув за угол, мы идем дальше.
– Вообрази, Эндрю: сорок восемь часов назад малыш Дег был еще в Неваде, – продолжает он, усаживаясь на капот чертовски дорогого зеленого гоночного «астон мартина» со съемным верхом, и закуривает сигарету с фильтром. – Можешь себе представить?
Теперь мы в стороне от главной магистрали, на неосвещенной боковой улочке, где так глупо припарковано дорогостоящее «детище» Дега. Задняя часть «астон мартина» заполнена картонными коробками с бумагами, одеждой, всяким хламом – настоящая свалка. Такое впечатление, что владелец собирался срочно смыться из города. Не так уж это и странно для этой дыры.
– Я провел ночь в маленьком мотеле в самом центре какого-то богом забытого захолустья. Стены, обшиты сосновыми сучковатыми панелями, лампы пятидесятых годов, на стенах эстампы с оленями…
– Дег, слезь с машины. Как-то тут не очень…
– …и пахло розовым гостиничным мылом – это такие маленькие кусочки в симпатичных упаковках. Боже, как я обожаю этот запах. Такой мимолетный.
Я в ужасе: Дег своей горящей сигаретой прожигает дырки в крыше машины.
