отдают свою кровь, спасая других. Мы отдаем больше - самих себя для Титании и Земли. Попробуй взглянуть на все с этой точки зрения.
– Попытаюсь, - вздохнула Кэтрин.
Когда они вышли из дома, ребята уже были совсем близко.
– Мама, мама! - радостно кричал мальчик со спины кентавра, обнимая его руками. - Как тут красиво! Я хочу здесь остаться!
Он спрыгнул на землю и подбежал к Кэтрин, которая судорожно прижала его к себе и только тогда взглянула в глаза кентавра.
А тот вдруг с необычной для него робостью сделал несколько нерешительных шагов и остановился. Кэтрин посмотрела на него, на девочку, растерянно стоявшую в сторонке, и слезы побежали у нее по щекам.
– Что случилось, ма? - встревожился мальчик.
– Нет, нет, ничего, Сергей! - сквозь слезы улыбнулась она, привлекая к себе кентавра и жестом подзывая девочку.
– Вы, я вижу, - прерывающимся голосом продолжала она, - вдоволь набегались и, конечно, хотите есть?
Когда она увела Сергея и кентавров, мужчины, пряча друг от друга глаза, медленно, осторожно направились в дом. И, не обменявшись ни одним словом, все ощутили чувство, одинаково близкое и всепоглощающему восторгу, и грозно встающему из глубины души ужасу.
Спал Майкл в ночь перед отъездом неважно. И несколько раз просыпался от одного и того же сновидения: далекий крик, настигающий топот копыт и свист стрелы. Он видел себя как бы со стороны. Вот он бежит, спотыкаясь, по полю, сердце бешено колотится в груди, его догоняет стрела, и кровь растекается по рубашке, он делает несколько последних неверных шагов и падает ничком, а стрела трепещет под левой лопаткой.
Рано утром Майкла разбудил громкий стук часов. Он огляделся, но не обнаружив их, открыл окно. Только что прошел дождь, и с крыши падала торопливая капель. Две иссякающие струйки с равномерностью метронома прилежно долбили кусок жести под окном. Майкл рассмеялся, расправил плечи и вздохнул полной грудью, глядя на дымившийся под утренним солнцем луг.
Алексей и Кэтрин возвращались с речки. Возле них играли кентавры и Сергей. Майкл наскоро оделся, схватил полотенце и выскочил на крыльцо. От прежних страхов не осталось и следа. Кентавры, секунду помедлив, помчались к нему, как бы уловив его изменившееся настроение.
Алексей помахал издали рукой и, когда они встретились, дружески коснулся плеча Майкла:
– Я не стал тебя будить. Иван-то любит поспать, а твоих привычек я не знаю.
– Я с удовольствием поплаваю. Вода, наверное, совсем теплая? Где вы купались?
– Вот там, чуть левее двух березок, - сказала Кэтрин. - Машенька, покажи ему наше место.
– Хорошо! - ответила девочка, искоса посмотрев на Майкла.
– Машенька! Мария! Мэри! - улыбнулся Майкл и пощел за нею.
Вдоволь наплававшись, он направился к берегу, глядя на девочку, дожидавшуюся его около молодых березок. От порывапрохладного ветра взметнулись, залепетали листья, она слегка вздрогнула и зябко охватила плечи руками. Этот естественный жест тронул Майкла, наполнив его сердце восторгом и печалью, почему-то неизбежно охватывающей человека при встрече с совершенной гармонией. Одеваясь, Майкл жадно осматривался вокруг, словно стремясь навсегда запомнить и спокойную речку с высокой травой на берегах, и прозрачную веселую зелень листвы, и кучевые облака, неведомыми загадочными городами встающие на горизонте.
Подойдя к девочке, он бережно обнял ее за плечи и, наклонившись, спросил:
– Замерзла, Мэри?
– Чуточку, я не привыкла так долго стоять на одном месте, - ответила она, смело взглянув ему в глаза.
– Тогда побежим, кто быстрее!…
– Побежали! - восторженно воскликнула она и помчалась, полетела вперед. Майкл вначале не старался ее обогнать, а когда, спохватившись, побежал со всех ног, было поздно. Мэри, торжествующе хохоча, встретила его уже у дома, где их ждали улыбающиеся Алексей и Кэтрин.
Потом, когда Майкл в кабине стратоплана над Атлантикой пытался вспомнить этот неповторимый день, он ясно понял, как многое изменилось тогда в его жизни.
И много позднее, когда весь мир узнал о кентаврах, их первых шагах на Титании, одна и та же картина возникала в его воображении. По цветущему лугу бегут кентавры, их светлые, почти льняные волосы светятся на солнце, и кружатся вокруг разноцветные бабочки. Но вот кентавры приближаются, и все заполняют их глубокие, пристальные, невыносимо пристальные, завораживающие глаза…
Моисеев Юрий Степанович. Родился в 1929 году в Кургане. Окончил металлургический факультет Московского института цветных металлов и золота и факультет журналистики МГУ. Член Союза журналистов СССР. Автор нескольких десятков статей, репортажей, рецензий, популяризирующих достижения науки и техники. Преподает социальную психологию в институте повышения квалификации руководящих работников и специалистов черной металлургии. Публикуемый рассказ - второе выступление автора на страницах сборника. В настоящее время работает над новыми научно-фантастическими рассказами, посвященными проблемам сохранения биосферы и взаимоотношения человека и «разумных» машин.
Михаил Грешнов ТРИНАДЦАТОЕ ИЮНЯ, ПЯТНИЦА
Сначала были голоса. Нет, сначала был порыв ветра. Поднялись и опустились уголки листков рукописи. Сперва Мэкензи не обратил на это внимания, хотя окно перед ним было закрыто. Но тут его отвлекли голоса, они возникли у него за спиной, там, где поднимались стеллажи с книгами и где в этот момент никого быть не могло. Мэкензи работал в кабинете один.
– Это он, - сказал первый голос с волнением, даже торжественно, - Роберт Эмиль Мэкензи.
Второй голос, спустя секунду, словно кто-то вглядывался в Мэкензи и опознал его, подтвердил:
– Судя по фотографии - он.
– Подойдем ближе, - сказал первый голос.
– Подойдем, - согласился второй. Голоса были молодые, звонкие, удивительно звонкие - в них звенели серебро и хрусталь.
– Что он пишет? - спросил первый голос.
– Если о биогенезе, то мы попали вовремя, - отозвался второй.
Мэкензи посмотрел на радиоприемник. Зеленый глазок индикатора не горел. Ученый обладал крепкими нервами - сидел и ждал, что будет дальше. Кто забрел в кабинет?… Может, переутомление? Он много часов не вставал из-за письменного стола. Но он явственно ощутил чье-то присутствие. Мэкензи повернул голову. Рядом, почти касаясь его, стояли юноша и девушка. Их красоту, необычность нарядов, непринужденность движений Мэкензи оценит потом. Сейчас он видел только, что они стоят и смотрят на
