покалеченные… У кого нога поломана, у кого что… Вот и хитришь ты, Колченог, то сам притворяешься полоумным, то делаешь вид, что Молчуна полоумным считаешь, а в действительности-то уверен ты в одном: если уж Молчуну удалось один раз вернуться, потерявши девчонку, то дважды таких чудес не случается…
– Слушай, Колченог, - сказал Кандид. - Выслушай меня внимательно. Говори, что хочешь, думай, что хочешь, но я прошу тебя об одном: не бросай меня, пойди в лес со мною. Ты мне очень нужен в лесу, Колченог. Послезавтра мы выходим, и я очень хочу, чтобы ты был с нами. Понимаешь?
Колченог смотрел на Кандида, и выцветшие глаза его были непроницаемы.
– А как же, - сказал он. - Я тебя вполне понимаю. Вместе и пойдем. Как вот отсюда выйдем свернем налево, дойдем до поля и мимо двух камней - на тропу. Эту тропу сразу отличить можно: там валунов столько, что ноги сломаешь… Да ты ешь грибы, Молчун, ешь, они хорошие… По этой, значит, тропе дойдем мы до грибной деревни, я тебе про нее, по-моему, рассказывал, она пустая, вся грибами поросла, но не такими, как эти, например, а скверными, их мы не станем есть, от них болеют и умереть можно. Так что мы в этой деревне даже останавливаться не будем, а сразу пойдем дальше и спустя время дойдем до чудаковой деревни, там горшки делают из земли, вот додумались! Это после того случилось у них, как синяя трава через них прошла. И ничего, не заболели даже, только горшки из земли делать стали… У них мы тоже останавливаться не будем, нечего у них там останавливаться, а пойдем мы сразу от них направо - тут тебе и будет Глиняная поляна.
А может быть, не брать мне тебя? - думал Кандид. Ты уже был там, лес тебя уже жевал, и как знать, может быть, ты уже катался по земле, крича от боли и страха, а над тобой нависала, закусив прелестную губку и растопырив детские ладони, молоденькая девушка. Не знаю, не знаю. Но идти надо. Захватить хотя бы двух, хотя бы одну, узнать все, разобраться до конца… А дальше? Обреченные, несчастные обреченные. А вернее - счастливые обреченные, потому что они не знают, что обречены, что сильные их мира видят в них только грязное племя насильников, что сильные уже нацелились в них тучами управляемых вирусов, колоннами роботов, стенами леса, что все для них уже предопределено и - самое страшное - что историческая правда здесь, в лесу, не на их стороне, они - реликты, осужденные на гибель объективными законами, и помогать им - значит идти против прогресса, задерживать прогресс на каком-то крошечном участке его фронта. Но только меня это не интересует, подумал Кандид. Какое мне дело до их прогресса, это не мой прогресс, я и прогрессом-то его называю только потому, что нет другого подходящего слова… Здесь не голова выбирает. Здесь выбирает сердце. Закономерности не бывают плохими или хорошими, они вне морали. Но я-то не вне морали! Если бы меня подобрали эти подруги, вылечили и обласкали бы, приняли бы меня как своего, пожалели бы - что ж, тогда бы я, наверное, легко и естественно стал бы на сторону этого прогресса, и Колченог, и все эти деревни были бы для меня досадным пережитком, с которым слишком уж долго возятся… А может быть, и нет, может быть, это было бы не легко и не просто, я не могу, когда людей считают животными. Но может быть, дело в терминологии, и если бы я учился языку у женщин, все звучало бы для меня иначе: враги прогресса, зажравшиеся тупые бездельники… Идеалы, великие цели… Естественные законы природы… И ради этого уничтожается половина населения! Нет, это не для меня. На любом языке это не для меня. Плевать мне на то, что Колченог - это камешек в жерновах их прогресса. Я сделаю все, чтобы на этом камне жернова затормозили. И если мне не удастся добраться до биостанции, - а мне, наверное, не удастся, - я сделаю все, что могу, чтобы эти жернова остановились. Впрочем, если мне удастся добраться до биостанции… М-да. Странно, никогда раньше мне не приходило в голову посмотреть на Управление со стороны. И Колченогу не приходит в голову посмотреть на лес со стороны. И этим подругам, наверное, тоже. А ведь это любопытное зрелище - Управление, вид сверху. Ладно, об этом я подумаю потом.
– Значит, договорились, - сказал он. - Послезавтра выходим.
– А как же, - немедленно ответствовал Колченог. - Сразу от меня налево…
На поле вдруг зашумели. Завизжали женщины. Много голосов закричало хором:
– Молчун! Эй, Молчун!
Колченог встрепенулся.
– Никак мертвяки! - сказал он, торопливо поднимаясь. - Давай, Молчун, давай, не сиди, посмотреть хочу.
Кандид встал, вытащил из-за пазухи скальпель и зашагал к окраине.
Г. АЛЬТОВ ОПАЛЯЮЩИЙ РАЗУМ
Я приехал в этот приморский городок, получив телеграмму Прокшина. Был конец октября, с моря дул холодный, остро пахнущий водорослями ветер.
– Доктор живет на 'Шквале', - сказал мне председатель горсовета. - Ведь мы стали городом без году неделя. Рыбачий поселок - вот что мы такое, А 'Шквал' - это старый пароход местной линии. Да вот из окна видно. Нет, нет, это рыбачьи шхуны. Чуть дальше, у мыска, пароход с высокой трубой. Скоро порежут на металл, он свое отслужил, - председатель неожиданно рассмеялся. - К нам как-то артисты пожаловали, так Андрей Ильич их туда не пустил. Пригрозил, что поднимет пиратский флаг и выйдет в море…
– А куда смотрит советская власть? - спросил я.
– Советская власть учитывает, что в поселке еще нет больницы, - ответил председатель. - Ну, а Прокшин классный доктор. Я бы ему не только старый пароход - что угодно отдал бы.
На берегу, подставив неяркому солнцу выпуклые черные днища, лежали похожие на тюленей лодки. Ветер накатывал на гальку частые, злые волны. Они тянулись к лодкам и отступали, оставляя на камнях плотную шипящую пену.
'Шквал' стоял у ветхого деревянного пирса. Прокшина я нашел в кают-компании. Он сосредоточенно выстукивал что-то на пишущей машинке.
– Ну вот, как раз вовремя, - обрадовался он. - Мой отпуск на исходе, мы приступим сегодня же… Хотите испытать на себе?
Вначале это была обычная журналистская идея. Она возникла полтора года назад, в Калуге, куда я приехал по заданию редакции. Был юбилейный митинг у памятника Циолковскому, я записывал то, что говорили выступавшие. Идея - в своем первозданном виде - записана тут же, в блокноте, между двумя речами. 'Памятник - брошюры - современный Циолковский'. Это значит: а что, если бы в свое время Циолковский имел сотую долю средств, потраченных на этот памятник и на этот митинг?
Я вспомнил брошюры, которые издавал Циолковский. Сейчас они библиографическая редкость; мало кто видел эти тоненькие, напечатанные на серой бумаге книжки с пометкой 'Издание и собственность автора'. Циолковский выпускал их крохотными тиражами - за свой счет. И вот я подумал: а ведь и сейчас где-то работают люди, прокладывающие столь же новые (и потому еще не признанные) пути в науке! Придет время, этим людям воздадут должное. Но насколько важнее для них получить сегодня хотя бы крупицу будущего признания…
Я начал поиски. Когда-нибудь я подробнее расскажу об этом: среди великого множества прожектеров не так просто было отыскать людей, чьи идеи напишет на своих знаменах наука XXI века. Только через полгода, да и то совершенно случайно, я встретил человека, разрабатывающего нечто принципиально новое. Теперь в моем списке девять фамилий. 'Великолепная девятка'.
