еще смотрят, это прибавляет уверенности и вообще… Как-то Лео проговорился, что он, может быть, потому так уж захотел на ней жениться, что вокруг вилось столько мужиков… И ей тогда понравилось, как он об этом сказал. Да… Когда она думала о женско-мужских отношениях, ей обычно представлялся олений гон: за оленихой, ломая ветви, бегут несколько самцов, а потом бьются сильнейшие, и один из них остается надо всеми. В этом сравнении с природой ей чудилась цельность первозданности, первобытная, идущая от земли цельность, замызганная позже наслоениями человеческих табу - лжи, расчета, всяких задержек и фобий, из которых уже не выбраться. Ей нравилось, хотя бы где-то там изнутри, чувствовать в себе эту олениху, которая бежит от… Этот бег в ней-был самым веселым и пьянящим чувством. Но теперь бег кончился. Теперь своей хамоватостью, мужланским самомнением Лео вызывал желание высвободиться. Она хотела этого и боялась, и надеялась, что все еще образуется, что все повернется как-то или Лео переменится и вообще что-то произойдет, и он поймет ее, и поможет ей найти себя, хотя бы не будет мешать. Но он все давил и давил - да, это его пальцы на шее.
– Убери, пожалуйста, руку.
Лео удивленно, с высоты своего роста, посмотрел на нее. Как бы слегка приотпустил ее. Она чувствовала его недобрый взгляд - в затылок; гуляй-гуляй.
'Цок-цок' - отдавались гулкие шаги в душе. 'Цок-цок', 'Цок-цок'. 'Цок-цок',
Струился месяц в реке, как рыбья чешуя.
Так же звучали шаги в ночи: они шли с Димом - этой же набережной канала, забранного в гранит. Лет шесть назад это было?
'Цок-цок', 'Цок-цок'.
Была такая же тихая светящаяся ночь.
И было все впереди. И она верила в свою звезду. Вега! Она отыскала ее сейчас на небосклоне- затерянную-свою. Игольчатый луч ее шевельнулся в канале.
Вспомнила, как расставались с Димом на юге в то лето, когда они познакомились, и, лишь смутно надеясь на встречу в каком-то далеком будущем, она сказала ему;
'Когда вам захочется встретиться со мной взглядом, посмотрите на Вегу,- я обязательно почувствую ваш взгляд'. Дим улыбнулся и обещал ей.
Потом - это было уже с Лео, он уезжал в командировку, она сказала ему: 'Писем писать не будем, но каждый день в одиннадцать часов и ты и я давай посмотрим на Вегу, как будто скажем друг другу спокойной ночи'. Это было, наверно, наивно, но зачем так нехорошо он усмехнулся и только пожал плечами?
'Цок-цок', 'Цок-цок'. Она идет под конвоем его взгляда.
В тот вечер, когда они шли с Димом, она сказала ему;
'Тысячи молоточков стучат в мой мозг. Если я через год-другой не сыграю так, чтобы обо мне сказали - это актриса, а не так себе, я просто сойду с ума или стану злой, как цепная собака'.
'Цок-цок'.
'Я не стала злой, как цепная собака, и не сошла с ума, но чего-то во мне не стало - меня не стало'.
На горбатом мостике Лео окликнул Лику:
– Постоим, детка.
Она полуобернулась:
– Что тебе?
Он прислонился к решетке - в японской куртке с вывороченным воротниковым мехом:
– Какая тебя муха укусила? Муж тебя встречает, другая бы песни пела. Ну что тебе надо? Или не нравится, что встречаю?… Ты скажи.
– Не нравится.
– Вот как.
– Надоела твоя бдительность, надоела, не хочу.- И она двинулась дальше.
Он сделал шаг, потянул ее за руку, взял затылок ее в ладонь.
– Бунтуешь? Не идет тебе.
– Ничего.
– Ищешь повода?
Она молчала, отвернув лицо.
– Захотела свободы - иди. О нем думаешь, об Иисусике,-угадал? (Она поняла, что он говорит o Диме.) Два сапога. Нб знай: я человек страстей. Я могу… Ты знаешь. Во мне есть такое, чего я и сам боюсь.
Она рванулась и пошла. Он догнал. Взял за плечо, повернул.
– Пусти.
– Не пущу!
– Неужели ты думаешь, что после твоих угроз я еще буду стоять с тобой?
– Дура,- ведь люблю же. Не бегал бы за тобой.
Он сжал ей руки в запястьях. Она запрокинула лицо в небо, закусила губу, чтобы не закричать от боли.
– Давеча ты сказала, что у тебя задержка
–Ну…
–Это правда?… Все еще? - Он искал ее глаз.
– Какое это теперь имеет значение и вообще - какое это имеет значение?
– Не смей убивать ребенка. Мне надоело, я хочу семьи. Мне не нужна жена-кинозвезда - перекати-поле. Я хочу семьи! Ты для меня и так хороша. Я тебя и такую люблю еще больше. Я прошу - оставь. Слышишь?
Она покачала головой: нет.
Он оттолкнул ее и пошел в другую сторону - наугад, прямо по мостовой.
И тогда она, помедлив, сама не поняв себя, побежала за ним. Он убыстрил шаг. А она едва поспевала и забегала то с той, то с другой стороны.
– Не стыдно… женщину… ночью… среди города…
На них шало мчалось такси. Лео поднял руку. Машина, завизжав, остановилась. Открыл дверцу, втолкнул Лику, сам протиснулся с трудом, уселся, широко разъяв колени и сутуло наклонясь. Лика забилась в угол.
В шоферском зеркальце дрожало отражение виска и носа Лео.
Лику била дрожь, и она сжималась в. комок, чтобы умерить ее. Он думает: так можно чего-то добиться… Еп хотелось пнуть его ногой: он был ей отвратителен своим самодовольным спокойствием и убежденностью в своей правоте. Она просто ненавидела его в эту минуту за то, что он заставил ее бежать за ним, как собачонку. В конце концов, это комплекс неполноценности - непременное желание унизить, чтобы самому выиграть в своих же глазах.
'Господи, я как загнанная мышь, неужели на свете нет человека, который понял бы меня?'
Они ехали мимо сада, и в сквозящих ветвях голых деревьев заними, посверкивая, ошалело гналась луна.
Кажется, Лика слишком громко вздохнула-почти простонала,- из зеркальца на нее взглянули встревоженные глаза шофера. И Лео недобро покосился.
Возле дома тронул таксиста за плечо. Вышел, распахнул дверцу рыцарским жестом:
– Адье, мадам… Я еще проветрюсь.
И вновь уселся в машину, размашисто хлопнув дверцей.
Этой ночью Лео, разумеется, не пришел. Она так и думала, что он не придет. Не впервой уже. Теперь ночь, две, три, четыре будет вынашивать свою обиду. Такое сладострастное мучительство он отрабатывал, еще на мамочке, убегая из дому с тринадцати лет. Сам провинится в чемнибудь - промотает школу, предпочтя ей Дину Дурбин в кинотеатре старинного фильма,- и дома уже не появляется: пусть мамочка помытарится, посходит с ума. Для ночевок зимой он приспособил старое кресло-развалюху, укоренив его на чердаке точечного дома, возле труб водяного отопления, и припас дешевую библиотечку Шерлока Холмса. Время от времени он все же позванивал домой из автомата уже за полночь и молчал в трубку, прислушиваясь к материнским интонациям,-дошла или не дошла до 'кондиции'. Если 'дошла', значит, можно возвращаться и даже просить деньгу. Сначала деньга шла на мороженое или многосерийный вестерн, потом, с возрастанием потребностей, на возвращение 'долга', за который могут 'убить', на блок
