Такова юридическая канва дальнейшей судьбы злосчастного Николаева.
Ну а теперь пришло время вернуться к нашему подозреваемому — товарищу Сталину. Что же делал Иосиф Виссарионович в эти дни? Проявил ли он себя как-нибудь после смерти Кирова? Да, и ещё как! Его поведение представляет необычный интерес для психолого-криминалистического анализа. Рассмотрим же последовательно все его действия после смерти его любимого «друга и брата».
Как уже говорилось, 1 декабря, в день убийства Кирова, были приняты два законодательных акта об ускоренном и упрощённом судопроизводстве по делам о террористических актах. Совершенно очевидно, что автором их являются не Калинин с Енукидзе, они их только подписали. Такого рода решения могли приниматься только Сталиным. Ясно также, что их принятие не является экспромтом, спонтанной реакцией на «злодейское убийство». (Сталин вообще не любил экспромты, предпочитал во всём обстоятельность.) К тому же, если убийство Кирова было действительно для Сталина неожиданностью, тем более был бы смысл подождать, хоть чуть-чуть разобраться и осмыслить происшедшее. Но Сталин не стал ждать. Судя по всему, эти документы были, выражаясь современным языком, «домашней заготовкой», ожидавшей своего часа. Кстати, и по форме — это хорошо отработанные, юридически чётко сформулированные акты. Такие документы за несколько часов не подготовишь. Всё это свидетельствует о том, что Сталин знал об убийстве Кирова ЗАРАНЕЕ и заблаговременно к нему подготовился.
Далее. В тот же день, 1 декабря, через несколько часов после убийства Кирова, Сталин в сопровождении высокопоставленной свиты (Молотов, Ворошилов, Жданов, Ягода и др.) специальным поездом выезжает в Ленинград. Известно, с какой болезненной мнительностью он относился к проблемам собственной безопасности, какими мерами предосторожности сопровождались все его поездки, даже на «ближние дачи». Выезжал же из Москвы Сталин крайне редко и неохотно, а точнее, после того как достиг абсолютной власти, никуда, кроме как отдых, вообще не выезжал. И вдруг — в Ленинград, — город, где террористы в открытую убивают партийных руководителей! Что же подвигнуто вождя на такой шаг? Уж наверное не скорбь по погибшему другу, не желание отдать ему последние почести — это он может сделать через несколько дней в Москве, куда гроб с телом Кирова будет доставлен для захоронения. Нет, в Ленинграде он активно подключился к расследованию убийства Кирова, точнее, возьмёт его в свои руки.
Но сначала небольшой, но многозначительный эпизод. Сразу по прибытии в Ленинград, на перроне вокзала Сталин набрасывается с руганью и попрёками, что «не уберегли Кирова», на Медведя, находившегося в свите встречающих, и бьёт его по лицу рукой в перчатке. Эта сцена описана во многих источниках, но почему-то не привлекла внимания исследователей. А напрасно! Её анализ даёт много интересного.
Известно, что Сталин великолепно владел собой. Выходил из себя крайне редко, а на публике — никогда. Свято блюл свой имидж — спокойной уверенности и невозмутимости, даже этакой величавой медлительности. До рукоприкладства же не опускался никогда (во всяком случае, ни одного зафиксированного факта ни до, ни после этого инцидента не обнаружено). И вдруг такая невыдержанность! С чего бы это? Благородное негодование по поводу убийства друга? Но за время пути можно и поостыть. К тому же основной виновник того, что Кирова «не уберегли», — Ягода, — вот он, здесь, под рукой, в том же поезде, на нём можно было уже десять раз отыграться.
Вероятнее всего, этот жест был чисто театральный, заранее продуманный и рассчитанный на публику (а может, и на историю). Им он хотел продемонстрировать окружающим своё негодование теми, кто «не уберёг» его соратника и друга. Но никакой реальной ответственности (пока что) они не понесут. Расчёт был исключительно на внешний эффект.
Вообще, Сталин был неплохим актёром. Но здесь он явно переиграл. Такая ситуация криминалистике хорошо известна. Преступники нередко перебарщивают, разыгрывая скорбь по убитому, негодование, настойчиво требуя непременно найти виновных и сурово их наказать. На чём и сыпятся. Аналогичную ошибку совершит и Сталин, создав против себя дополнительную улику (а впрочем, может, только в глазах умудрённых потомков, современники могли воспринять этот жест именно так, как он хотел).
Но последуем дальше. Как уже говорилось, в Ленинград Сталин приехал только для того, чтобы лично расследовать дело Николаева. Значит, придавал ему настолько важное значение, что не счёл возможным руководить расследованием из Москвы. Что же он делает?
Прежде всего, он допрашивает самого Николаева. Причём «с пристрастием» (по некоторым данным, Николаев во время этого допроса был сильно избит). Чего же хотел Сталин? Докопаться до истины? Но это мог легко сделать любой рядовой следователь — Николаев весь на виду. Принудить его к каким-то показаниям, заставить кого-то оговорить? Тоже не проблема для Запорожца или Медведя (кстати, потом это будет успешно сделано). Нет, для этого вовсе не требуется личного участия вождя в расследовании. Конечно, Сталин и до этого, и особенно после, тщательно режиссировал все политические процессы. Но только из-за кулис. Сам в расследовании не участвовал. Разве что иногда беседовал с очень высокопоставленными подследственными. Но как генсек, а не как следователь. Тут же он самолично допрашивает рядового коммуниста. Что же вдруг Иосифа Виссарионовича потянуло на детективную деятельность? А вот что. Он хотел сам, лично убедиться, годится ли Николаев для ОТКРЫТОГО ПРОЦЕССА. И чем больше он общался с Николаевым, тем больше мрачнел. Не потому, что Николаева нельзя заставить оговорить зиновьевцев. Просто ему нельзя абсолютно не в чём верить. Он может пообещать сегодня одно, а завтра заявить совсем другое. То есть совершенно непредсказуем, неуправляем и ненадёжен.
Судя по всем описаниям, в настроении Сталина в эти дни превалируют раздражённость и недовольство, а отнюдь не скорбь по погибшему соратнику. Всё ему не нравится — и сценарий, созданный Ягодой и Запорожцем, и особенно Николаев. В конце концов он приходит к выводу, что мёртвый Николаев для него будет лучше живого Николаева. Поэтому его в пожарном порядке осудят в закрытом процессе и быстро расстреляют. Поэтому на этом процессе не будет ни самого Зиновьева, ни его соратников, хотя Николаев и его подельники будут обвинены в принадлежности к зиновьевской террористической организации. А потом, в открытых процессах над зиновьевцами, наоборот, не будет уже Николаева, непосредственного убийцы, руку которого якобы направлял Зиновьев. Юридически, это, конечно, нонсенс, но у Сталина просто не было другого выхода. Максимум, что можно было сделать — это выбить у Николаева показания против зиновьевцев и быстро покончить с ним в закрытом процессе, чтобы он больше не смог помешать. Для открытого процесса Николаев не годился совершенно.
В начале работы над этой темой нас сильно сбивало с толку одно обстоятельство. А именно — неоднократная смена официальных версий — от «белогвардейской» до «зиновьевской». Это совершенно не вписывалось в вариант сталинского заговора. Действительно, если убийство Кирова организовано Сталиным, то заранее должен быть разработан чёткий сценарий. Почему тогда такие метания и шарахания? При чём тут какие-то мифические белогвардейцы?
Эту загадку разгадал Эдвард Радзинский.
Известны неоднократные указания Сталина Ягоде и другим работникам его ведомства типа «берегите Кирова» (а потом — гневное «Не уберегли!»). Так вот. Радзинский считает, что это и есть завуалированное указание об убийстве Кирова (на «глубоком языке», как выражается автор). И действительно, разве можно представить себе Сталина вместе с Ягодой или кем-то ещё, обсуждающими детальный план убийства Кирова? Да об этом и помыслить нельзя! С Жуковым или Рокоссовским за обсуждением плана стратегической операции — да, такое вполне реально. Но чтобы с кем-то из подчинённых обсуждать план убийства, уголовного преступления — такое совершенно исключено. Конечно же, указание об убийстве Кирова могло быть дано только иносказательно, на «глубоком языке». Кстати, в политике это вообще распространённый приём, а в восточной политике (а Сталин всё-таки восточный человек) — тем более.
Подойдём к этому с другой стороны. Представим на минуту, что Сталин говорил всё это вполне искренне и что его нужно было понимать буквально. Тогда возникает уйма вопросов. От кого или от чего нужно беречь Кирова? От несчастного Николаева? Да разве это проблема для любой спецслужбы — обезвредить жалкого неврастеника? И для этого нужно сталинское вмешательство? Если Сталину действительно было что-то известно о грозившей Кирову опасности, то его указания наверняка были бы более конкретными. Ну а если бы у Сталина вдруг появились какие-то данные (или хотя бы подозрения) о существовании террористической организации, планировавшей убийства партийных и государственных деятелей, то уж тут он дал бы такие «указания» Ягоде и его подчинённым, что те бы забегали как
