быть переброшены на Московское и другие направления.
— Почему немец не ведет активных действий против нас? С тех позиций, которые занимает батальон, противнику ничего не стоит сковырнуть нас. Но он этого не делает. Почему? Потому что сам занимает выгодное положение. Удержать село можно небольшими силами. Главное командование Германии скребет все, чтобы усилить основные направления. По данным полковой разведки, с соседнего участка снято до батальона пехоты, которая направлена под Москву. С нашего участка в не известном еще направлении снялась артиллерийская батарея. Дело батальона — сковать здесь войска противника и заставить его не отдавать, а просить резервы. А это можно сделать только активными, наступательными действиями. Например, немцы постараются сделать все, чтобы не потерять Белый Бор. Если им это будет угрожать, они не снимут отсюда ни одного солдата, — говорил Сытников.
После него в разговор вступил Богданов. Он говорил о конкретных вещах. Завтра должно начаться наступление на Белый Бор. Но точных данных об обороне противника нет. Поэтому наступление начнется с разведки боем. Богданов изложил план действий разведки, в котором большая роль отводилась минометчикам. Я решил до сна написать родным письмо.
За столом сидел наводчик Копылов. В последнее время он был какой-то потерянный, неразговорчивый, постоянно писал письма. Когда я подсел к столу, перед Копыловым лежала уже стопка треугольников.
— Куда это ты столько? — спросил я.
— Да всем написать надо, что я еще жив, — с какой-то грустью сказал он. Я понял, что с парнем что- то неладное.
«Может, нехорошее предчувствие?» — мелькнуло у меня. Обычно перед тем, как погибнуть, люди становятся какими-то другими, замыкаются. Это я наблюдал за последнее время не раз. Думая о Копылове, вспомнил то, что мне приснилось после бани. Не знаю почему, но у меня стало тревожно на душе: неужели и со мной что-то может случиться? Я пытался отогнать эту тревогу, думать о другом, но ничего не получалось.
— Неужели и у меня предчувствие? — тревожился я. Но постепенно сумел отогнать этот необычный для меня приступ тревожной грусти.
Написав письмо, свернув его в треугольник, я лег на нары, но не спалось. Стал размышлять о том, что говорил Сытников. Да, время сделало свое дело. Если в первые дни и месяцы войны мы просто спасались от немцев, то сейчас обстановка стабильнее. Мы нынче не бежим от противника, не зная его сил и направлений движения. Мы уже контролируем обстановку, начинаем заставлять его действовать так, как желаем. Мы далеко отступили, но теперь не катимся назад, как раньше, в предыдущих боях, и завтра будем драться, чтобы отбить занятое врагом. Мне не приходилось еще ходить в атаку при поддержке танков, я еще не видел сокрушительных ударов по врагу нашей авиации, но сам испытал, что это такое.
«Эх, если бы у нас было то оружие, о котором рассказывал Сытников недавно, то тяжко бы досталось врагу», — рассуждал я про себя и заснул.
Ранним утром нас разбудил Богданов. Он пришел в блиндаж в сопровождении группы бойцов, среди которых был Селиванов. Богданов обратился к Юрченко:
— Готовьтесь, ребята. В разведку пойдут два ваших расчета. Аввакумова я на время у вас заберу. Он будет руководить боевыми действиями минометчиков в разведке, а потом, наверное, он примет стрелковый взвод, дымя папиросой, прохаживался взад-вперед Богданов. На нем был не белый новый полушубок, а старенькая шинель с укороченными полами.
— Что это вы, товарищ лейтенант, так нарядились? — недоумевая, спросил Юрченко.
— Скоро наступит зима, так я как цыган — шубу продал. Сегодня жарко будет, так вот, чтобы драпать легче было, я и одел это, — отшучивался Богданов.
Выйдя из блиндажа, мы проползли вперед метров на сотню и, укрывшись за небольшим бугорком, стали наблюдать за селом. На землю лег густой иней, который таял под нами. Было еще темно, но силуэты домов в Белом Бору вырисовывались четко. Слева, где река огибает село, был небольшой клочок ивняка.
— Пока не рассвело, по двое пробирайтесь к этому ивняку. Установите там минометы и ждите сигнала красной ракетой. После этого открывайте огонь по краю обрыва и сейте мины перед каменным домом, который выходит прямо на берег, — сказал мне Богданов. Мы благополучно добрались до этой позиции, установили минометы и стали ждать сигнала. Наблюдая за нейтральной полосой, видели, как отделение Селиванова подползло к речке, броском вброд преодолело ее и исчезло под обрывом.
Когда чуть подрассвело, в небо взлетела красная ракета. Мы открыли огонь. Первые мины легли правее дома. Немцы ответили огнем из подвальных окон каменного дома. Стреляли они наугад, поливая нейтральную полосу. Следующие мины легли напротив дома. Один пулемет замолк, другой продолжал стрелять. Мы перенесли огонь по краю обрыва левее дома. Выпустили туда десяток мин. И вдруг откуда-то слева застрочили пулеметы. Мы прекратили стрельбу, прижались К земле. Через минуту пулеметы замолкли. Я приподнял голову и увидел в сотне метров ползущих к нам людей. Не оставалось сомнения, что это немцы. Мы ударили по ним из ручного пулемета. Те замерли и стали отползать. Пулеметы слева снова прошлись очередями по ивняку, срезая ветки. Наше положение становилось критическим. Но в это время в небо взвились две зеленые ракеты и роты пошли в наступление. Пулеметы перенесли огонь на роту лейтенанта Мишина, которая шла на село левее нас.
Мы напряженно наблюдали за действиями своей роты. На покрытой инеем равнине отчетливо было видно, как бойцы молча бежали к селу. Заговорили немецкие пулеметы. Они вели огонь из подвала дома, который ближе всех находился у обрыва на берегу, и, видимо, из замаскированных блиндажей левее дома.
Рота продвинулась метров на 150, залегла и стала окапываться. В это время раздался сильный взрыв и замолк пулемет, бивший из подвального этажа дома. Мы догадались, что это дело бойцов отделения Селиванова. Кто-то из них саданул связкой гранат по окну. Минуты через две дом уже полыхал. Нам открылась возможность продолжать вести огонь. Беглым ударили по кромке обрыва, где, как предполагалось, проходила первая линия обороны противника, и били по пулеметным точкам. Но огонь эффекта не давал. Пулеметы немцев по-прежнему продолжали держать роту прижатой к земле. Через некоторое время раздался еще такой же взрыв и замолк еще один пулемет.
Но на роту посыпались мины. Последовал рывок роты из-под огня. Бойцы достигли обрыва, где стали недосягаемыми для пулеметов. Мы усилили обработку берега минами перед ротой, но боеприпасы были на исходе.
Роту Мишина остановил сильный пулеметный огонь. Тот пулемет, который тревожил нас до наступления роты, снова занялся нами.
— Вспомнили, собаки, — скрежеща зубами, сказал наводчик Истомин. Приглядевшись, мы обнаружили, что пулеметчик противника поливает из-за куста, в каких-то двухстах шагах от нас. Кузиков послал туда одну мину, и пулемет навсегда замер.
— Вот это ювелирная работа! — восхитился Истомин. — Почему же при таком мастерстве ты не можешь подавить пулеметы на берегу?
— Может, они из дзотов бьют? А наши малявки хорошие прикрытия не разрушают, — оправдывался Кузиков.
Израсходовав последние мины, мы бездействовали. У нас был ручной пулемет, достаточно дисков, но не было целей. Обстреливать берег перед нашей ротой бесполезно, он далеко. А бить по пулеметам, которые остановили роту Мишина, мы не могли: их закрывали от нас посадки тополей, где река огибает село с юга. Не тревожили нас и немцы, которые в первое время пытались подползти к нашей позиции. Их, видно, основательно отвлекло наступление третьей роты, которая представляла большую опасность, чем мы.
Мы хотели было отойти назад, на огневые позиции взвода, но в это время противник перенес минометный огонь за обрыв в расчете на то, чтобы нанести урон нашей роте. Мины стали рваться в реке, а затем ближе к обрыву. Мы поняли, что кто-то у немцев четко корректирует огонь. Но в это время донеслось «Ура!». Лейтенант Богданов, чтобы не погубить зря под обрывом роту, повел ее в слепую атаку на село. Она была настолько молниеносной, что в течение минуты рота оказалась в окопах первой линии обороны и завязала там рукопашный бой. В это время наши минометчики прекратили огонь и замолчали немецкие
