Он твердит «наша четверка»… «наша четверка»… «наша четверка» и вот картина, как в ресторане «Астория» (позже — «Центральный» на улице Горького), выложив свои стипендии, вы отпраздновали окончание первой студенческой сессии: «Гулянка продолжалась часов шесть. За бутылкой то ли кагора, то ли муската последовала вторая. И вскоре зал и лица друзей поплыли передо мной в розовом тумане. Течение вечера отложилось в памяти какими-то кадрами… Вот молчаливый, «закрытый», вечно таящий в себе какое-то свое «второе дно» Бондарев затуманившимся взглядом провожает лавирующую между столиками женщину… Вот Поженян кивает на Бакланова: «представляешь, он решил меня перепить!»… Вот Поженян тащит на себе бесчувственное тело посиневшего Бакланова» (с. 206)… И это после двух бутылок церковного вина кагора на четверых 23-летних лбов? Но как бы то ни было, а картина впечатляющая.
Мне такие пиршества на первом — втором курсах, увы, были недоступны. Самое большее, мог погудеть с друзьями в пролетарском баре № 4, что находился рядом с институтом и где подавали, конечно, не кагор. А мы еще и восхищались, бодро выходя оттуда на бровях:
Между прочим, в приведенной выдержке из воспоминаний Сарнова есть слова, Ю.В., в которых еще одно объяснение того, почему мы действительно «даже на день не были друзьями». Вот эти: «молчаливый, «закрытый», вечно таящий в себе какое-то свое «второе дно» Бондарев». Очень точно! Да, ты был осмотрительный, молчаливый, застегнутый на все пуговицы, двухдонный. С такими я никогда не мог дружить.
Наконец, последнее: «Милостивый государь господин Бушин…» Ваше превосходительство, так при обращении не говорят, принято что-то одно: или «господин» или «государь». В одном вашем романе немка подписалась под письмом: «Госпожа NN». Она не могла так подписаться. Это так же нелепо, как подпись «товарищ Бондарев». Но не в этом дело.
«Однажды я увидел ваш респектабельный портрет в газете «Дуэль»…». Не надо хоть по мелочам-то притворяться: не однажды, не случайно, а специально этот номерок газеты вам доставил кто-то из верных дундичей. «… И предо мной возник образ комильфо и эстета из люмпенов с пленительной бабочкой на белоснежной сорочке, и одновременно вы представились мне сентиментальным лириком, читающим по ночам французскую поэзию печали, заставляющую рыдать о неутоленной любви…» Повторяю: не говори так красиво и пошло! За обилие заставляющих рыдать белоснежных пленительных красивостей я исключал бы из Литературного института.
Буржуазная бабочка травмировала Дундича и ваше превосходительство. Ну, Дундича я не знаю, но, Юра, как же ты, писатель, мог выставить себя последователем тех долдонов Советской эпохи, которых травмировал вид молодых людей в узеньких брючках или с длинными волосами и они третировали их! Ведь это же дело вкуса. Ты вот красуешься в газете со всеми звездами, орденами, медалями и значками. Что ж, дело твое. Никто не против! Никто не называет тебя за это люмпеном, читающим по ночам свои военные романы.
А с бабочкой на фото я, видимо, по случаю как раз вручения мне Шолоховской премии. Что ж ты тогда промолчал о французской поэзии печали? Но интересно, а что ты думаешь, глядя на фотографию Шолохова с бабочкой по случаю вручения ему Нобелевской? «Комильфо и эстет из люмпенов»? А что твой Дундич видит — «вечного официанта»? А ведь для меня Шолоховская премия была гораздо важнее, чем для Шолохова — Нобелевская. Но — виноват, ваше превосходительство, больше никогда в жизни не появлюсь с бабочкой, даже если пригласят в Стокгольмскую ратушу. Вот недавно вручали мне орден, так я был без бабочки.
И уж самое последнее. Да, Юра, ты прав, мы никогда не были друзьями, я никогда не считал и не называл тебя другом. Но вот корреспондент просит тебя назвать друзей, и ты называешь: «Сергей Викулов, Егор Исаев, Михаил Алексеев, Владимир Бушин, Арсений Ларионов» («Завтра» № 494). Виноват, ваше превосходительство, я здесь лишний. Это второе дно сработало. Но возникает вопрос: кто же к кому хочет «прислониться», как выражается твой Дундич?
В заключение повторю: почему ты все свел к моей персоне? Да потому именно, что мои критические замечания в твой адрес затмили тебе все — и «Дом Ростовых», и издательство «Советский писатель», и Шолоховскую премию. Уж такова природа вашего превосходительства.
действительный член
Академии обороны и безопасности,
лауреат международной Шолоховской премии,
кавалер ордена Петра Великого 1-й степени
с бриллиантами и лентой.
ПОЛДЮЖИНЫ ЖИВЫХ КЛАССИКОВ В ОДНОМ ВАГОНЕ
24 и 25 мая в Орле состоялся XII съезд писателей России. Господи, уж как отрадно-то! Значит, еще живы, еще шевелятся, еще голос подают…
Меня на съезд не позвали, видимо, по соображениям моей вопиющей дряхлости. Правда, 86-летний Михаил Алексеев там был, может, и вдохновенную речь сказал, не знаю, а ведь трудно предположить, что он резвей меня. Более того, на мой взгляд, у него порой наблюдается очевидная заторможенность, пробуксовывание. Смотрите, вот уж сколько раз жаловался дорогой Михаил Николаевич, что ему за первую же напечатанную вещь, повесть «Солдаты», хотели в 1952 году дать Сталинскую премию, но не дали. Однажды своим проникновенным рассказом об этом ужасном событии довел чувствительного Владимира Бондаренко чуть не до рыданий. «Да как вы сумели пережить такое! — сокрушался он. — Ведь тут и спиться можно было, и свихнуться, и в петлю полезть»… А сколько раз слышали мы тоже во всех дотошных подробностях еще и о том, как в 1982 году уже стоял М.Алексеев в списке Ленинских лауреатов за роман «Драчуны», но опять не дали, аспиды!
Казалось бы, уж хватит, довольно хотя бы о первой обиде полувековой с лишним давности. Тем более что и она, и вторая обида многократно перекрыты, стерты, истреблены званием Героя Социалистического Труда, множеством орденов, в том числе двумя — Ленина, а премии, начиная с Государственной СССР (дважды!) и кончая Министерства обороны, и перечислить невозможно. А многолетнее секретарство в обоих Союзах писателей? А депутатство в обоих Верховных Советах? А 22-летнее пребывание в высоком кресле главного редактора журнала «Москва»? Тут же еще и звание почетного гражданина Саратовской области и города Щебекино, и члена Академии российской словесности, и, наконец, небывалый дотоле на Руси юбилейный «Алексеевский фестиваль» в родной Саратовской области, поди, с фейерверком и пушечным салютом,
И вот, несмотря на все эти многолетние вороха благ, на буйное пиршество жизни, совсем недавно со страниц «Завтра» мы опять раз за разом с перерывом в три месяца услышали терзающий душу рассказ о неполученных премиях… Так что это, как не очевидная зацикленность и как бы излишняя и скорбная сосредоточенность на одном пунктике?
Потому дело с моим неприглашением, пожалуй, все-таки не в персональном маразме товарища Бушина. Просто без него съезд было провести как-то уютней. Но я свое словцо все-таки вот сейчас и скажу.
На съезде, как полагается, отчетный доклад о проделанной работе сделал, естественно, председатель
