— Вы — другое дело… Вы — родственница. Вы по любви стали бы, а не по обязанности. Ведь это, как было при крепостном праве, так и теперь осталось.
— Ну, разве?..
— Нет, хуже, чем было тогда. Крепостной знал, что он — раб, а этот думает, что он свободен… А какая же свобода?.. То же «ты», и тот же рабский страх. Только тогда боялись плетей на конюшне, а теперь боятся, что прогонят с места, голода боятся…
— Да, пожалуй… А как вы думаете, война за освобождение… Ведь это хорошо?.. Как вы смотрите на Черняева и на тех, кто идет к нему?..
— Я знаю, что в революционных кружках обсуждали этот вопрос.
— И что же?..
— В Одессе образовались даже нелегальные комитеты помощи добровольцам, но, когда казенный патриотизм стал проявлять себя, когда об этом заговорили в «Новом Времени» и стали писать Катковы — они загасили искреннее душенное сочувствие сербам… Там сказали — зачем ехать на Балканы и сражаться за свободу славян, когда миллионы русских крестьян продолжают находиться в рабском угнетении?
— Значит?..
— Надо бороться не с турками за свободу славян, а с царским правительством за свободу крестьян. И если будет война, ее надо использовать. И Англия, и Австрия в этом случае не враги наши, но союзники, — понижая голос до шепота, сказал Суханов.
— Вечная борьба — вечное убийство!
— Как у Дарвина в его «Struggle of Life».[12] Вы читали?
— Нет…
За стеклянной дверью в саду было тихо. На балконе жарко разгорался спор. Дверь отворилась, и подле Веры появился ее троюродный кузен Афанасий. Его румяное загорелое лицо было краснее, чем обыкновенно. Он был сильно навеселе.
— Иди, Вера, выручай. Папаня мой сейчас в драку полезет с этим штатским дип-пломат-том, черт его дери совсем!..
Вера отвернулась от Афанасия.
— Что, флот?.. Хорош мой выезд?.. А?.. Лучше не выдумаешь?.. На завтрашнем празднике, а?.. Лучший выезд?.. Как это поэт сказал?.. Наш поэт, Царскосельский… Гусар! Он это понимал по-нашему:
— Навесили склянки, флот?..
— Навесили, Афанасий Порфирьевич… Только вот что, вы прошлись бы, прогулялись…
— Вы полл-агаете, милостивый государь, я пьян?.. Н-н-нет… До этого еще не дошло-с!.. Но может дойти и до этого!..
Афанасий посмотрел на Суханова тяжелым пьяным взглядом и сказал быстрым шепотом:
— Я люблю Веру!.. И никому ее не отдам!.. Никому!! Кроме смерти!.. Слышите?!
Суханов пожал плечами. Афанасий нахмурился, сбежал в сад и скрылся в кустах сирени и желтой акации.
На балконе становилось жарко. И не только от яркого июльского солнца, от сытного завтрака, вина, кофе, ликеров и коньяков, соблазнительно игравших, как самоцветные камни в хрустальных графинах на подвижном столике, но, главным образом, от остро разгоревшегося спора между Порфирием и Карелиным.
Гости разместились группами по соломенным креслам, стоявшим между тропическими растениями в горшках и кадках. Генерал протянул ноги в узких чакчирах со штрипками и медленно курил через длинный черешневый мундштук трубку, с удовольствием прислушиваясь к словесному бою сына с Карелиным. Флик и Флок покорно лежали на волчьей шкуре у ног генерала. Рядом, в плетеном соломенном кресле, сидела баронесса, курившая тонкую «дамскую» папироску. Она прищуренными глазами смотрела на Порфирия. Графиня Лиля села в углу, под большой пальмой, напротив Порфирия, и уже не скрывала влюбленности и обожания в своем взгляде. Фролов в длинном темно-синем чекмене похаживал сзади Порфирия и, куря папиросу, вставлял временами слова в спор.
— Масонство… масонство, — кричал Порфирий, вот что идет в Россию через ваше ведомство иностранных дел.
— Весьма странных дел, — баском вставил Фролов, подошел к столику и налил себе большую рюмку коньяка.
— Ар-ром-мат… — сказал он, прикрывая глаза и нюхая коньяк. — Благородный напиток!
— При чем тут масонство, — пожимая плечами, сказал Карелин, вставил монокль в глаз и посмотрел на Порфирия строгим взглядом. — Масоны не только у нас… Они во всех верхних слоях Европейского культурного общества…
— Потому-то это Европейское культурное общество и покровительствует турецким зверствам и угнетению славян, потому-то оно и прогнило насквозь. Масонство — это тот же интернационал. Международное братство, преследующее свои темные, мировые цели, но не цели государственные. Когда этого не было — была Россия. Россия прежде всего… А нынче?.. Нет, это еще и раньше началось. С Императора Александра I, да вот с этих Нессельроде, со времен конгрессов с их Меттернихами началось это кисельное поддавание иностранной указке.
— Свели на нет успехи и победы четырнадцатого года; после доблести Севастополя устроили Парижский мир, — пробасил Фролов.
— Народам нужно жить в мире, и для этого необходим какой-то сговор, — сказал по-французски Гальяр.
— Вот ваши масоны и сговариваются за счет России.
— Да ничего подобного. Все ваше воображение, — сказал Карелин.
— Нет-с, раньше было не так-с!.. Не так это было раньше. Петр Великий, учреждая в 1720-м году иностранную коллегию, писал: «К делам иностранным служителей коллегии иметь верных и добрых, чтобы не было
— Ну, ну, — сказал Афиноген Ильич.
— А пошли масоны, и стало
— А при Императрице Елисавете Петровне, да при Матушке Екатерине — не нами Европа командовала, а мы предписывали Европе и что хотели, то и делали, — сказал Фролов.
— Птица-тройка, — сказала, снисходительно улыбаясь, баронесса фон Тизенгорст.
— Верно, казак!.. Тогда Английский посол жаловался своему Правительству, что Русские мало опасаются других держав, — сказал Порфирий, — ну, а напустили масонов, и пошло все шиворот- навыворот.
— Ну, ну!.. Каково, Аким Петрович!.. Наступление по всему фронту.
— Тогда были у нас Суворов, Потемкин и Бецкий, — сказал Гарновский.
