плащ, взял в руки игрушечную рапиру, помахал ею – и готово! Некоторые люди упорно не хотят взрослеть. Им еще и в 20, а то и в 30 продолжает казаться, что стоит нацепить черный берет и заветную футболку – и они тут же становятся такими, как Команданте. Но Че – не Зорро, не Робин Гуд и не Стенька Разин. Че был коммунистом. Одним из тех, кого эти же люди так страстно ненавидят. И они постоянно и упорно об этом забывают.
«В этой жизни умереть не сложно! Сделать жизнь значительно трудней!»- писал В.В. Маяковский. Да,- и особенно трудно сделать жизнь для других, для народа. Это тяжелое, неблагодарное, кажущееся бесконечным, как постоянная прополка огорода, занятие. Молодчики в беретах и футболках считают, что герои огородов не пропалывают. Это «скучное» занятие оставлено ими на долю «диктаторов».
ИХ Че не расстреливает и не сажает «деловых людей», захотевших «заняться бизнесом» (за чужой счет) в тюрьмы, не проверяет работу различных организаций в своей стране. Вместо этого он бегает с винтовкой по джунглям или лежит, расстрелянный, на столе, глядя на них страдальческим взором мученика. Так им приятнее.
Их Че, Че с футболок – не тот, которыи руководил кубинским банком, не тот, который занимался кубинской промышленностью, даже не тот, который рубил сахарный тростник в полях; не тот, который писал матери одной из «жертв репрессивного режима Кастро», Лидии Арес Родригес: «… Но я должен сказать Вам, что по моему личному мнению, Ваш сын должен отсидеть свой срок, потому что совершение преступления против социалистической собственности – это серьезнейшее из преступлений, вне зависимости от каких бы то ни было обстоятельств. Сожалею, что должен сказать вам об этом и сочувствую страданию, которое это вызовет у Вас, но я не исполнил бы свой революционный долг, если бы я не делал этого честно».
Интересно, как назвали бы они такого Че, объявись он сегодня у нас в России?…
****
Донал, естественно, не стал провожать меня в аэропорт. Его миссия на этом была выполнена, и даже лучше будет, если его в нашей компании больше никто не увидит.
В аэропорту я не стала ждать Ойшина, сама прошла регистрацию и отправилась на посадку. В конце концов, все равно мы летим в одном самолете. Мы оба окажемся в Париже. Неужели мне еще надо будет до этого сидеть с ним рядышком целых 10 часов?
Но какой-то злой рок не давал мне от него избавиться: наши места оказались рядом! На серединном ряду «Боинга». Слева от меня сидел кубинский спортсмен-инвалид, возвращавшийся, судя по всему, через Париж домой вместе со своей сборной – с Паралимпийских игр, рядом с ним – какая-то белокурая молодая красавица-англичанка, а справа – этот самый герой национально-освободительной борьбы, miho konosi komo менеджер по починке старой мебели.
Я не смотрела на Ойшина, старалась даже плечом его не касаться. И не дышать.
Самолет выкатился на взлетную полосу. Я не слышала привычного инструктажа стюардессы. Что теперь будет, как я смогу работать с ним вместе после всего, что было? Жить с ним под одной крышей? Ну вот, пожалуйста! Я разозлилась на себя даже за то, что подумала об этом.
Первые полчаса полета мы молчали и не смотрели друг на друга.
Я решила не говорить с ним первой. Наконец Ойшин не выдержал и наклонившись ко мне, тихо сказал:
– Ну, здравствуй! Как жизнь? Дети как?
– Хорошо, спасибо. А что тебе, собственно, за дело до моих детей?
– Да ничего, – посмотрел Ойшин на меня удивленно, – Просто когда ты пропала, я спросил у нашего общего друга, что с тобой случилось. Он сказал мне, что ты ждешь ребенка. Я спросил, а от кого. А он ничего не ответил, но как-то странно на меня посмотрел…
Странно? Ну конечно, ведь Дермот же решил, что…
Мне стало смешно до коликов в животе, и раздражение мое незаметно растворилось.
– Дело было не в детях, а в том, что изменилась обстановка. И в том, что то, чем мы тогда с тобой занимались, вам все равно уже было не нужно. И я это к тому времени уже поняла.
Ойшин тихонько толкнул меня плечом, чтобы я не сказала лишнего. А я и не собиралась говорить лишнее.
– Об этом мы потом с тобой поговорим, ладно? -прошептал он сквозь зубы. Я только пожала плечами – сам завел этот разговор. Хочешь – поговорим, не хочешь – не будем говорить. Мне от тебя скрывать нечего.
А тем временем по левую руку от меня разыгрывалась маленькая человеческая драма.
Кубинцу понравилась его хорошенькая соседка- белокурая Жози из какого-нибудь Дорсета, и он, естественно, по-кубински пытался забросать ее комплиментами. Боже упаси, он вовсе не приставал к ней – он просто оказывал ей знаки внимания. Но на непонятном ей испанском языке. А еще у него с трудом поворачивался язык из-за церебрального паралича – и именно это, по-моему, напугало ее больше всего. Жози смотрела на него почти с какой-то гадливостью и незаметно пыталась от него отодвинуться.
Когда я увидела, как эта хорошенькая дурочка реагирует на спортсмена-инвалида – красивого темнокожего парня, на которого заглядывались бы девушки всех времен и народов, если бы он не сидел в инвалидской коляске и не говорил бы с таким большим напряжением, я вспомнила СИРЕН, вспомнила танцующих кубинских докторов -и у меня сжалось сердце. Маленькая, глупая английская мерзавка!
– Давайте поменяемся с Вами местами!- предложила ей я. Она обрадовалась так, словно я явилась на белом коне спасти ее от ужасов преисподней:
– Ой, правда? Вы уверены? Спасибо, огромное Вам спасибо!
Пустая глупышка.
– Чего это она? – недоуменно сказал кубинец мне, когда я села с ним рядом. – Ничего не сказал же чике , кроме того, что она красивая…
Я махнула рукой:
– Лос инглесес … – мол, что с них взять…
Понять его и вправду было нелегко. Тем более с моим мизерным знанием испанского. Но я старалась. И парень начал расцветать на глазах. Когда мы пролетали над Саянами, и мне вспомнилось наше советское одноименное ситро, он уже читал мне наизусть какие-то революционные поэмы и цитировал Че, Камило и Хосе Марти. А потом мы с ним хором пели «Катюшу» и «Гимн 26 июля». Один из его товарищей по команде, проходивший мимо нас, увидел, как мы поем, подмигнул моему кубинскому соседу и протяжно, с одобрительным выражением сказал ему:
– Mа-а-аchо !
А Ойшин, оказавшись по соседству с англичанкой, совсем прокис, закрыл глаза и притворился спящим…
…– Женя, мы только еще начинаем работать, а ты уже чуть было себя не выдала!- сказал он мне , когда через долгие 12 часов мы пересели в Париже в самолет на Лиссабон.
– Это еще почему? До Кюрасао нам еще лететь и лететь.
– Никогда нельзя быть чересчур осторожным. А ты проявляешь такой интерес к кубинцам.
– Это не интерес, это человеческое участие, понимаешь ты, Железный Дровосек? – рассердилась я, – Ты что, не видел, как эта маленькая поганка чуть не довела парня до слез? Знаешь, как важно для инвалида чувствовать, что к нему относятся как к любому обыкновенному человеку?
– Знаю, – неожиданно резко оборвал меня Ойшин. И уже мягче добавил – Удивляюсь я на тебя, Женя. Никогда еще не сталкивался в жизни в подобным идеализмом. Только в книжках. Революционер должен быть практичным.
– То-то вы добились больших успехов на революционном поприще со своей практичностью, – не удержалась я, – Особенно в Полеглассе и в Твинбруке . Ну просто авангард мирового революционного движения. Еще немножко – и оттуда все население разбежится.
– Я тебе сейчас объясню…
– Не надо мне ничего объяснять. Не учите меня жить, парниша. А если я вас не устраиваю, то надо было послать с тобой пару-тройку ваших «восходящих звезд»…
– Ш-ш-ш… – он схватил меня за руку.
Я была так возмущена, что вырвала ее у него.
