что знает все об окружающем его мире!
– Ага, и по улицам там медведи бродят, – подхватила я, – Ну, прямо совсем как в Советской России. Где Сталин якобы сказал одному из ваших ирландцев: «Это что же у вас там за революция такая, если до сих пор еще не вздернули ни одного попа? Нет, товарищи, это просто несерьезно! » Господи, ну ты-то, ты-то ведь умный парень! С какой стати ты как попугай повторяешь то, что пишет буржуазная пресса? Ведь о тебе самом там такое писали, что я по идее должна просто трястись со страху, стоя рядом с тобой! А я даже не боюсь жить с тобой под одной крышей, чудо ты в перьях эдакое!
Ойшин покраснел.
– Не обижайся, товарищ Алан, – вмешался товарищ Орландо, – но Совьетика права. Я был там , в Пхеньяне – на Всемирном фестивале молодежи и студентов в конце 80-х. И тебе от всей души советую туда сьездить, если будет такая возможность. После этого ты многое в жизни начнешь воспринимать по-другому. Корея здорово прочищает людям мозги – как фильтр воду. Я не говорю, что ты непременно будешь в восторге от всего увиденного – о вкусах не спорят, – но уверен, что ты зауважаешь этих замечательных, сильных, свободолюбивых и гордых людей. И на Кубу обязательно сьезди. Ты откроешь для себя совсем иную систему жизненных ценностей. Но ты не расстраивайся, что Совьетика так резко выразилась, очень мало кто в мире по-настоящему знает, какая это замечательная страна. Твоей напарнице повезло.
Я зажмурилась, отгоняя от себя нахлынувшие при этих его словах на меня воспоминания. Чтобы не дай бог, не заплакать от ностальгии…
… К вечеру, когда Сирше давно уже вернулась к себе на корабль, а обсуждение всех деловых вопросов у нас было наконец-то завершено, мы втроем уютно расселись на палубе «Эсперансы». Изнуряющая жара начала спадать. У нас с Ойшином был забронирован в Ораньестаде отель, но не хотелось уходить отсюда, и товарищ Орландо, словно почувствовав наши настроения, сказал, что мы можем переночевать у него на яхте; места всем хватит. Только уйти с нее лучше будет рано утром, когда все еще спят, чтобы нас не видели. А в отеле наверняка подумают, что мы проплясали всю ночь где-нибудь на дискотеке – это здесь для туристов дело привычное.
– Ну вот, а я только настроился на то, чтобы утром поваляться подольше в постели!- огорчился Ойшин.
– Дойдем до отеля – и валяйся себе сколько хочешь, – сказала я, – Хоть до самого отъезда. Товарищ Орландо, Вы бы рассказали нам про СССР, а? Вот например, какое у Вас осталось от него самое замечательное воспоминание?
– Самое замечательное? – товарищ Орландо на секунду задумался,- Самое замечательное- это, наверно, строительство БАМа. В студенческие годы я упросился на одно лето в стройотряд с советскими товарищами… Не спрашивайте, каких усилий мне это стоило! Но это было действительно замечательно. Такое чувство дружбы, чувство товарищеского плеча рядом возможно еще, пожалуй, только в партизанском отряде. А шутки и смех, которые облегчали нам самую тяжелую работу, а осознание того, что ты не просто отрабатываешь положенное время «за бабки», как у вас теперь говорят, а создаешь что-то нужное людям, созидаешь (я очень люблю это прекрасное, нынче почти забытое слово!)! То, что ты прокладываешь новые пути для будущих поколений – что может быть прекраснее? Все два месяца я был на седьмом небе, не обращая внимания на комаров. И на всю жизнь запомнил вкус хрустящей, пахнущей дымком картошки, печеной на костре…. А еще я видел живого Дина Рида!
– Правда?- воскликнула я.
– А кто это? – спросил Ойшин. И мы с товарищем Орландо начали наперебой объяснять ему, кто это, и даже спели дуэтом пару песен из репертуара Дина: чилийскую «Венсеремос» и «Мы говорим «Да!»
– А самое неприятное для Вас воспоминание?- спросил Ойшин.- Очереди в магазинах?
Кто про что, а вшивый все про баню… Товарищ Орландо искренне рассмеялся.
– А самое неприятное – не от Советского Союза. От того, как я оказался в Москве в 1994 году – от рекламы, которую я услышал там по телевидению. В ней говорилось, да еще с такой гордостью в голосе, с таким пафосом: «Я не работаю. На меня работают мои деньги…» Дальше я уже не слушал. И самым диким для меня было то, что советские люди – мои дорогие советские люди!- не возмущались такой мерзости. Как будто они стыдились того, что их объявят «несовременными», если они скажут вслух, что это омерзительно – не работать. Что это мерзко – когда одному человеку принадлежат с какого-то непонятного кандибобера плоды труда сотен и тысяч людей. Что деньги не могут ни на кого «работать» и ничего не создают. По- моему, сейчас, во время крисиза, это очевидно как никогда. Это одно из самых тягостных воспоминаний всей моей жизни. Хуже, чем когда наш отряд был окружен в джунглях правительственными войсками. Безнадежнее.
– Вы извините меня, я на секунду отойду, – сказал вдруг Ойшин. Краем глаза я заметила, что он на ходу достает из кармана полученное им письмо.
– Вы знаете, насчет чего я больше всего переживаю?- сказала я товарищу Орландо, когда Ойшин исчез в темноте.
– Насчет чего же?
– Постоянно думаю о том, есть ли у меня единомышленники дома – там, у нас. О том, что может, я недостаточно в своей жизни сделала, чтобы их найти. О том, насколько малодушно я поступила, уехав и оставив все, что мне было дорого, на произвол судьбы, надеясь, что все это спасет кто-то другой… Никогда не прощу себе этого!
– Не терзай себя, -сказал товарищ Орландо, – Да, ты виновата. Как и многие другие люди. Но надо думать, что делать в будущем, а не только переживать о прошлом. Хотя и прошлое нужно помнить. Твоя жизнь продолжается, и страна твоя жива. Хоть и стонет под навозом, которым она сегодня завалена. Но я уверен, что ты еще вернешься домой. А единомышленники у тебя дома, конечно же, есть – я их сам видел, сам говорил с ними. Я встречал там у вас таких людей даже в самый разгар реакции. Это было просто поразительно – встретить людей, которые безоговорочно поддерживают нашу борьбу, независимо от того, какие гадости им о нас вещает пресса. И я могу тебе со всей ответственностью заявить – пока в России и других республиках есть такие люди, ты не должна переживать даже если ты лично их пока еще и не встретила. Часто они живут в глубинке и потому не заметны на первый взгляд. Ведь прежде всего в глаза бросается всегда разная крикливая дрянь – она словно пена на пиве.
Я улыбнулась
– Спасибо.
– За что?
– За надежду. Вы знаете, национализм маленького народа, наверно, все-таки совершенно другая вещь, чем национальные чувства народа большого. Вот смотрите, как страстно желают корейцы объединения своей страны. Правда, они достаточно научены немецким примером, чтобы желать объединения не любой ценой, а на собственных условиях… Но национальное чувство у них очень сильное. А вот я, как завижу всех этих гламурных Дунек и Ромок в Европе, так мне вовсе не хочется с ними объединяться. Я не чувствую, что они принадлежат к одному народу со мной, хоть они и говорят вроде бы на одном со мной языке. И ничего не имею против, если бы между нами построили высокую неприступную стену. Только с какой это стати мы должны уступать им пол-страны? У нас и так уже есть своя демаркационная линия – она проходит по МКАД. Пусть лучше убираются к своим духовным папикам за океан – только без награбленного, а, используя крылатое выражение Жириновского, с одной зубной щеткой. Раз капитализм такая замечательная система, а сами они такие умники – им же ведь не доставит труда заново нажить себе там состояния, исключительно собственным трудом, а?
Товарищ Орландо весело рассмеялся.
– Всякий раз, когда я сталкиваюсь вот с такими глиняными парнями и барышнями, с этими Робинами- Бобинами Барабеками отечественного разлива я невольно спрашиваю саму себя: неужели это наш народ?
– Совьетика, есть такая замечательная советская книга о войне – «Чайка» Николая Бирюкова. Прототипом главной героини ее была героиня Великой Отечественной войны Лиза Чайкина. Может, читала?
– Читала, только давно.
– Там фашист говорит героине перед расстрелом: «Глупо умирать за народ, который предавал тебя
