****
… У меня сложились непростые отношения с антильским солнцем. Загорать я начала сидя на стуле около дома, в первый же понедельник, когда Сонни вышел на работу. Чтобы не терять зря времени. Я представляла себе антильское солнце примерно равным по силе нашему черноморскому. Ну, или хотя бы средиземноморскому французскому. Но антильское солнце начисто сжигало твою кожу уже минут за 20, а если остаться под его лучами на час, то оно совершенно тебя нокаутировало. За эти три месяца кожа успела сползти с меня целиком – даже под бровями и на веках!- раз пять. И один раз со мной случился солнечный удар: когда Сонни оставил меня одну на пляже в Сиаквариуме , а я заснула. Помню, как люди бросали на меня удивленные взгляды, когда мы шли оттуда домой, но я списала это на собственную неотразимость в бикини. Когда же мы до дома добрались, и я пошла в душ, то там я свалилась без сознания. Я была действительно неотразима: красная как вареный рак!
Сонни здорово было перепугался, когда мне стало плохо, и повез меня в ботику. Ботика – это вовсе не бутик (boutique), а нечто вроде аптеки, хотя там продают не только лекарства, но и например, крем для загара. И целую полку, как правило, занимают разноцветные бутылочки, на которых – на полном серьезе!- написано «эликсир от несчастной любви», «средство для сдачи экзамена» или даже «приворотное зелье»! В ботике нам выдали крем от солнечных ожогов и посоветовали мне несколько дней не выходить из дома.
Мы тогда как раз только что временно поселились у родителей Марины в Домингиту онни в песочек на берегу, налепливая на него сверху различные дополнительные песочные части тела. Им это казалось очень забавным. Что ж, каждый развлекается как может…
Когда у Сонни была возможность, он старался показать мне остров. Постепенно мы объехали все его уголки, даже крайне восточное побережье, где почти никто не живет, кроме нескольких рыбацких семей, а в некоторых местах даже не проведено электричество. Там все буквально заросло деревьями дивидиви, а еще тихо пасутся стада латиноамериканских коров. Когда я впервые увидела латиноамериканского быка, он показался мне больше похожим на слона! К слову, видели мы на Кюрасао и обыкновенных голландских, черно-белых коров. Одна из них уныло сидела на красной земле в Тере Коре и изнывала от жары. Вокруг нее не было ни травинки. Она напомнила мне северного оленя в разгаре лета в стокгольмском зоопарке…
Гораздо больше по душе мне было побережье западное! Сонни возил меня туда, когда на пляжах не было ни души! И на дорогах тоже – он даже предлагал поучить меня водить машину, но я позорно струсила. (Сейчас бы не струсила, но уже поздно….) Дело было неподалеку от развалин, которые считались пристанищем привидения. «Распутин»- к моему великому удивлению, было написано на их стенах. Машина летела по воздуху, а я, к удовольствию Сонни, визжала как недорезанный поросенок! Но не только из-за пляжей нравилось мне западное побережье: оно было более уютное, домашнее и не переполненное бледнолицыми, как юг острова.
Периодически ко мне начали возвращаться на Кюрасао мои голландские фрустрации, особенно если, не дай бог, кто-то принимал меня за голландку! Дошло до того, что я начала притворяться, что по-голландски совершенно не понимаю, ибо признать, что понимаю, автоматически означало бы риск быть за голландку принятой. Не было для меня ничего обиднее, чем это. Когда жена одного из Сонниных дядей заикнулась мне было во время нашего пикника на пляже Барбара, что я могу здесь загорать как хочу, «даже топлесс», я чуть не перегрызла ей за такое предложение горло! «Ik ben geen Nederlandse, hoor! Geen prostituee '. Бедняжка, она, наверно, просто считала, что европейцы все одинаковые…
Еще несколько таких выпадов – и родственники Сонни прочно решили меж собой, что Соннина жена – «Русиана лока », но я ничего не могла тогда с собой поделать. Чувство обиды, чувство душевной травмы, чувство отвращения к голландскому образу жизни были сильнее меня. Если бы у меня только была надежда, что мне не всю жизнь придется провести среди голландцев – да я свернула бы ради этого горы!
На Кюрасао я голландцев старательно избегала. Я видела, как нагло и развязанно они себя ведут. Даже те из них, кто жил на Кюрасао годами, не удосуживались хотя бы попробовать выучить язык местного населения, который я освоила безо всяких курсов за эти несколько месяцев. Просто они были абсолютно уверены, что все обязаны говорить с ними на их языке- языке хозяев. Люди, которым так не нравится, когда по улицам их собственных городов ходят женщины в парандажах, не считают для себя зазорным ходить по улицам чужих городов- где тоже, между прочим, есть свои нормы и свои ценности!- и даже оплачивать счета в тамошних банках будучи в плавках и в купальниках.
В знак протеста я выкрасила свои волосы в черный цвет – чтобы не быть на них похожей ни с одной стороны. И своего добилась: народ тут же начал кричать мне вслед «Venezolana !» , и обращаться ко мне исключительно по-испански… Со злорадным удовольствием восприняла я то, как один голландец на улице даже принял меня за местную жительницу и попытался завязать со мной разговор на папиаменто (и на голландскую старуху бывает проруха!)
Дядя Патрик с симпатией воспринимал мои подобные чудачества. Он и сам недолюбливал голландцев – его кумирами, как я уже упоминала, были янки. И даже пытался просветить меня насчет того, насколько это замечательная держава. Поскольку дело было еще до Югославии, до Афганистана, до Ирака, I let him get away with it .
Дядя Патрик искренне стремился меня развлечь: приглашал потанцевать во время своего дня рождения, на котором он был облачен в ослепительно-белый, красиво контрастирующий с цветом его кожи костюм в талию; предложил мне временную работу у себя в своей частной лавочке и даже дал бабушкин номер телефона одному русскому капитану корабля, который как раз тогда зашел в Виллемстадскую гавань. Как таможенник, дядя Патрик чуть ли не первым об этом узнал. «Мой племянник женат на русской!»- порадовал он капитана. Это сейчас такой фразой даже в Папуа Новой Гвинее никого не удивишь, а в то время капитан, несомненно, удивился. И позвонил мне.
Мы беседовали минут пятнадцать. Капитан пригласил меня в гости на корабль, но я постеснялась – кто знает, как к этому отнесется мой Отелло…
– Ну и как, нравится Вам здесь? – спросила я его, будучи сама в таком восторге от Кюрасао, что заранее предвидела, как мне думалось, что он скажет.
И услышала в ответ:
– Да, ничего, но бывают места и намного красивее.
Я даже обиделась. Я просто не могла в это поверить.
Работа в офисе у дяди Патрика была нетрудной. Я работала на телефоне в приемной и на компьютере и получала около 500 антильских гульденов в месяц (прожить на такие деньги было нельзя, но я ведь только подрабатывала на каникулах!). Фирма занималась наймом частных охранников для магазинов и прочих заведений. В то время в Европе цивилизация еще до такого расцвета не дошла: Кюрасао шагал впереди своего времени. Прямым ходом за флагманом мировой цивилизации любимчиками дяди Патрика Соединенными Штатами…
Сначала я подумала, что дядя Патрик и другие Соннины родственники (а эту фирму совместно создали четверо из них) просто очень жадные до денег. Потом я поняла, что они просто пытаются выжить: на одну зарплату таможенника и полицейского не очень-то понаразводишь у себя во дворе пальмовые сады…
Тем не менее, семейство Госепа (кстати, это была типично кюрасаоская фамилия – образованная не от мужского, как у большинства народов, а от женского имени: видимо, потому что кто у рабов мать всегда было ясно, а вот кто отец- не всегда) действительно были очень money-minded . Вся семейка. И периодически они из-за денег смертельно ругались – хотя обычно и помогали друг другу в трудную минуту.
Чем ближе я их узнавала, тем больше меня удивляло замужество Сонниной мамы с сеньором Артуро. У Зомербергов не было с Госепа ничего общего. Зомерберги были по большей части интеллектуальные бессеребренники – именно то, чем так боялся стать сам Сонни… Брак сеньора Артуро с Луизой Госепа был для него вторым. Она была на 15 лет моложе его. Видимо, его действительно привлекла в ней только ее внешность. А вот что привлекло ее? Его солидность? Ее родственникам он не нравился, и они плохо это скрывали.
А еще я узнала то, что мне так не хотел почему-то рассказывать Сонни: оказывается, Зомерберг – фамилия не кюрасаоская, а… арубанская! Он был того же происхождения, что и мой кумир Бобби! Видимо, потому Сонни и не хотел в этом признаваться: «Бони М» он не переносил на дух:
