– Тогда… – она запустила пальцы в волосы у меня на затылке и чуть пригнула мою голову ближе к себе. – Раз тебе нравится…
У меня и без того голова кружилась, а тут и вовсе… всё вокруг замелькало, поплыло перед глазами. И я обнаружил себя лежащим в пыли навзничь.
Дальнейший путь до дома мы проделали молча и быстро, может быть, чуть быстрее, чем следовало бы для израненного воина, висящего на плечах подруги. По правде сказать, я прижимал эти плечи к себе немного сильнее и плотнее, чем можно было ожидать от «израненного воина».
А дома мы как-то быстро обо всём позабыли.
– Ну ты даёшь, парень, – я даже не слышал, как Гхажш вошёл. Мавка испуганно взвизгнула и упорхнула куда-то за печь, на ходу поправляя платье на плечах. – Мы ещё суток здесь не находимся, тебя только что чуть не убили, а ты уже с девушкой целуешься. Да ещё с самой красивой на острове.
За печкой довольно хихикнули.
– Где ты был? – спросил я, потому что надо было что-то говорить и потому что хотелось как-то отвлечь Гхажша. – Я кровью истекаю, а ты хоть бы перевязал.
– Я же вижу, что ты в надёжных руках, – усмехнулся Гхажш. – Не стал вмешиваться. Как-то ты не похож на истёкшего кровью. Мавка, он как? Шевелиться может? Не сильно обескровился?
– Может, – пискнули из-за печи. – На ногах плохо держится, а руками шевелит.
– Да ты, я смотрю, нигде не потеряешься, – довольно хохотнул Гхажш. – И девушке понравился. Когда успел? Правильно, Мавка, такой парень на ваше болото ещё сто лет не зайдёт.
– Гхажш, – снова попытался я его отвлечь. – А меня что, теперь так в каждой деревне спрашивать будут? И поединки устраивать?
– Нет, – ответил он, разваливаясь рядом со мной на лежанке. – На острове твоё имя уже к вечеру каждый знать будет. В других буурзах как получится, но если уж тебя у огхров признали, то и в других местах признают. Ты даже сам не понимаешь, насколько всё хорошо ты сделал. Здесь об этом ещё лет сто сказки будут рассказывать. Может, и больше. Мавка, ты нас кормить будешь?
– Всё в печи, – сказала Мавка, появляясь и пожимая плечами. Белые волосы она уже убрала под косынку, умылась и стояла свежая и красивая. И слегка припухшие губы её нисколечко не портили. – На три дня приготовлено.
– А мы гостей ждём, – сообщил ей Гхажш, садясь. – Ну поухаживай за нами. За грубыми мужиками. А то, что мы тут, пятнадцать рыл – на один горшок с кашей? Или парень у нас плох? – он кивнул на меня.
Мавка хмыкнула, задрала нос и ушла во двор. Мне почему-то разговор Гхажша с Мавкой не понравился. Я даже хотел сказать ему что-нибудь обидное, но ничего не придумалось.
А потом отворилась дверь, и в дом ввалилось полтора десятка мужчин. При оружии. Странного в этом ничего не было. Я уже успел привыкнуть к тому, что все в деревне носят оружие. Даже дети и женщины. Даже старухи. У Мавки тоже на груди, на тонком шнуре, продёрнутом в отверстие на рукояти, висел небольшой обоюдоострый нож, похожий на немного расширенный лист ивы. Странно было что все вошедшие стояли, опершись ладонями на рукояти мечей, и среди них был Гхай.
Некоторое время вошедшие сурово и молча смотрели на меня, потом стоявший слева от Гхая худощавый седой урагх размахнулся и, что было сил, отвесил Гхаю подзатыльника. Гхай даже вперёд качнулся.
– Поклонись хоть, бестолочь, – сказал урагх. – Да поблагодари. Такой воин тебя в кровники взял.
Я ничего не понял и посмотрел на Гхажша. Тот беспокойства не проявлял и откровенно наслаждался происходящим, улыбка у него, по-моему, за уши затягивалась.
– Это ещё кто кого взял, – проворчал Гхай, потирая затылок. – Я же мог его-то клинок своей кровью не поить.
И тут же схлопотал ещё один подзатыльник.
– Я бы тогда тебя, щенок, своими руками в болоте утопил, – рявкнул урагх. – От позора на мою седую голову. Вы уж простите его, дурака, фреа Чшаэм, – обратился он ко мне. – Младший он у нас, от третьей жены. Шесть раз она у меня рожала, да всё то дитё сбросит, то родит, да дитё до году не доживёт. На седьмой раз вот родила остолопа. Перебаловала, видать, дурака в детстве. Розог-то мало употребляла, пока без штанов бегал, вот и вырос олухом. А я, значит, отец ему, недоумку. Тулагх – моё имя. А это сыновья мои, братья его, стало быть, – все покивали. – Мы тут зашли Вас поблагодарить за то, что Вы его пожалели, дурака. Сами под смертью ходили, а его поберегли. Я уж, когда увидел, как Вы от него первый-то раз увернулись, подумал, отбегался у меня парень. Мать-то рядом охнула. Тож думала, поиграете с ним да зарежете за глупость его. А Вы вона как всё повернули.
И он поклонился мне низко, в пояс. И остальные поклонились. Я почувствовал, как зарделись уши.
– Вы присаживайтесь, – повёл я вокруг руками. – Не дело гостям у порога стоять.
– Благодарю, – Тулагх уверенно прошёл к столу, уселся за самую середину и откуда-то из-за спины выставил на стол объёмистую глиняную бутыль в кожаной плетёнке. – Не побрезгайте с нашего стола. Лягушатинка копчёная, рыбка солёная, икорочка грибная. Мамки у нас старательные.
Остальные тоже уже рассаживались на буургха вкруг стола, выставляя на него из сумок разную снедь.
– Не побрезгаем, Тулагх, не побрезгаем, – вмешался Гхажш, вставая с лежанки. – Всего отведаем. Давай, Чшаэм, садись к столу. Мавка, ты хоть хлеба нам дашь? Или в прохожем доме нам для гостей и хлеба не найти?
– Не только хлеба, – ответила от печи Мавка. Когда успела вернуться? – Вы эту гадость не пейте, – показала она на бутыль, сморщив носик, и поманила от стола крайнего. – Пойдём.
Пока я устраивался за столом между Гхажшем по левую руку и Гхаем по правую и думал, куда это Мавка увела парня, как она уже вернулась.
Парень волок подмышкой две изрядных ковриги и нёс на плече небольшой, не больше полуведра, бочонок, весь уляпанный высохшей бурой грязью.
– Ух ты, – сказал Тулагх, глядя на бочонок. – Это откуда же?
– Это гхой-итэреми ещё утром велела из болота достать, – со слышимым превосходством в голосе ответила Мавка. – Ещё до поединка, и сказала вам отдать, ежели вы сюда придёте.
– Ух ты, – повторил Тулагх. – И сколько ж оно в болоте пролежало?
– Гхой-итэреми сказала, – всё с тем же превосходством в голосе отвечала Мавка, – сорок лет.
– Ух ты, – сказали в один голос все, не исключая и Гхажша.
– Я-то старше пятилетнего и не пил, – и Тулагх посмотрел на меня с нескрываемым уважением. – А тут – сорок. Гхажш, разольёшь?
– Разолью, – ответил Гхажш. – Не расплескаю. Давай-ка его сюда.
Он принял от парня бочонок, ловко вбил в донце кинжал, повернул его несколько раз и, не вынимая клинок из получившейся дырочки, наклонил бочонок над большим ковшом, что успела поставить перед ним Мавка. В ковш, прямо по кинжальному клинку, полилась тёмная, как болотная вода, жидкость, и по дому поплыла тонкая смесь запахов торфяного дыма, смолы, дубового листа и переспелой вишни.
«Держи, Чшаэм, – Гхажш подвинул ковш ко мне. – Ты у нас сегодня первый». Я взял ковш, подумал, что надо, наверное, что-то сказать, но ничего не придумалось, и потому я просто поприветствовал остальных поднятием ковша, а потом отпил пару глотков. Жидкость на вкус была приятной: терпкой и с лёгкой смолистой горчинкой. «По кругу», – подсказал Гхажш, и я передвинул ковш Гхажшу. В голове и теле обнаружилось знакомое действие шагху. Только без его противного вкуса на языке.
Пока я прислушивался к своим ощущениям, Гхай что-то говорил, а потом тоже отхлебнул и передал ковш следующему. Так посудина и пошла по кругу, сопровождаемая короткими речами в мою честь. Это было приятно и странно. Что я сделал такого, чтобы заслужить это чествование? Не стал убивать Гхая? Мне это не казалось заслугой, да и сейчас не кажется.
Болотный шагху сорокалетней выдержки действие производил странное. Я не ощущал себя пьяным, только с каждым кругом становился веселее, а голова, по-прежнему, оставалась ясной. Кружилась, конечно, но, скорее, от потерянной крови. Да ещё от взглядов, что бросала на меня от печки Мавка.
Она сидела там на каком-то чурбачке, не подходя к столу и не вмешиваясь в наши разговоры, и только изредка взглядывала в мою сторону искоса. И от каждого такого взгляда меня бросало то в жар, то в холод. Как стрелой пробивало. Насквозь. Я бы с удовольствием бросил это застолье и убежал вместе с ней куда-
