опустошать квартиру.
— Ну, что, господин Верлен, сейчас ты уже не так выпендриваешься, да? Как тебе без бронированной двери и камеры видеофона? — вкрадчиво спросила Иоанна Артон, грудь которой в действительности была еще соблазнительнее, чем на экране.
Она схватила тостер и бросила в сумку, затем взяла кофеварку.
— На помощь! — закричала та в панике.
— Черт, да ведь это та самая новая кофеварка, которая делает отличный кофе по-колумбийски, — заметила Иоанна.
— Да, — нехотя подтвердил Верлен.
— Ай! — вскрикнула Иоанна.
Дверь, ведущая в коридор, прищемила ей пальцы.
Бешеным ударом ноги она сбила ее с петель.
— Перестаньте, это всего лишь вещи, — сказал Люк.
— Бесчувственные вещи, так у вас есть душа? — вздохнула она, берясь за видеомагнитофон. Сейчас придет полиция, — предупредил ее Люк.
— Вряд ли. Они пришли бы, если бы видеофон их вызвал. Я оборвала провода.
И действительно, бедный видеофон все набирал и набирал номера полиции и пожарных, не замечая того, что отключен.
— Мне очень жаль, Люк, — прошептал он, так ничего и не добившись.
— Не переживай, Люк, мы найдем способ тебе помочь, — тихо сказал стул, к которому Люк был крепко привязан.
И стал потихоньку дрожать, отчего путы ослабли.
Перочинный нож уже был возле скрученных рук Люка.
— Тихо, это я. Делай вид, что ничего не происходит.
И нож бесшумно перерезал узлы.
Иоанна подошла к Люку. Она склонилась над ним с издевательской улыбкой. Он уловил запах ее духов и пота. Что она собирается делать? А она прижалась к нему и поцеловала долгим, страстным, нежным поцелуем.
— Спасибо за все, — выдохнула она, уходя.
Он заерзал на стуле. Тут нож наконец-то справился с веревкой. Люк рванулся вперед и упал, потеряв сознание.
Очнувшись, он ощупал болезненную шишку на макушке и окинул взглядом разгромленную квартиру. Двери сорваны с петель, нет ни тостера, ни кофеварки, ни будильника. Тишина. Он был один. Что же, радоваться теперь, что грабительница избавила его от несносных болтливых предметов, или сожалеть о них, пытавшихся ему помочь?
Нужно пройтись. Он не мог выносить этой пустоты и тишины. Он с трудом встал и взял куртку. Спустился в кафе. Место было спокойное и уютное.
— Вид у тебя не очень, старина, — заметил хозяин бара, толстый усатый человек, налитый пивом по самые глаза.
— Да. Я очень хотел, чтобы кое-что произошло. Это произошло, и теперь я сожалею.
— А ты чего хотел, парень?
— Не зависеть от говорящих вещей.
Стул, на котором сидел Люк, задрожал от смеха, к нему тотчас же присоединились другие предметы и клиенты бара.
— У тебя больше нет говорящих устройств?
— У меня все украли.
— Тогда ты остался совсем один. Я понимаю, как тебе грустно. Дай-ка я тебя угощу порцией, — сказал автомат, продающий орешки, опустил в себя монету в один евро и щедро протянул ему чашечку арахиса.
— Вот говорят, что ни одна вещь не может сделать вас совершенно счастливым, — пробормотала сахарница с дозатором. — Но я с этим не согласна.
— Я тоже, — подтвердила пепельница. Грустный Люк Вер лен ничего не сказал. Он
пренебрег арахисом, подошел к большим часам и обратился к ним: — Бесчувственные вещи, так есть у вас душа?
К его большому удивлению, часы словно проснулись. Они щелкнули и ответили слащавым женским голосом:
— Нет, не думаю. Мы просто вещи, сударь. Безделушки, придуманные бесталанными инженерами. Только электроника. Никакой внутренней жизни. Никакой.
— Йес, — подтвердил музыкальный автомат, — мы — всего лишь запрограммированные машины, только машины.
И он включил старый новоорлеанский джаз, такой грустный, что на глазах у сломанных часов и у большинства бутылок виски на полках выступили слезы. Казалось, что у всех вещей в баре приступ меланхолии. Да не может быть, одернул себя Люк. У них же нет души.
Люк вышел из кафе и увидел блондинку, ту самую, что только что его ограбила. Ну и наглость! Обокрала его да еще осмеливается торчать на месте преступления. Он вскипел, но тут же остыл. Губы его еще помнили о поцелуе. Ему захотелось поговорить с ней, он догнал ее и схватил за плечо. Она вздрогнула, но, узнав Люка, казалось, успокоилась.
— Посреди улицы вы револьвером махать не станете? — бросил ей Люк.
— Я-то нет, но у него своя голова на плечах. Но револьвер не двигался, а спокойно дремал
в ее кармане.
— Люк не знал, что делать. Отвести ее в ближайший комиссариат полиции? Знаете, я не сержусь на вас за свои вещи. Я вам почти благодарен, — сказал Люк. — Ваш поцелуй…
— Что?! Поцелуй? — молодая женщина была раздражена.
Люк колебался. Он никогда не приставал к женщинам на улице, но тут, надо признать, были особые обстоятельства.
Она расхохоталась и, навалившись ему на плечи, с силой прижала к стене. Так ли уж хороша была мысль догнать ее, спрашивал себя Люк. Вдруг женщина схватила его за ворот рубашки, резким движением рванула материю и обнажила его грудь. Он был так изумлен, что не решался ни пошевелиться, ни заговорить. Он только смотрел на руку, погружавшуюся в его плоть.
Кожа Люка разошлась. Он подумал, что сейчас умрет, но из раны не вытекло ни капли крови. Женщина открыла едва прикрытую рыжими волосками дверцу под кожей и достала искусственное сердце.
— Вы думаете, что вы способны любить вот этим? — вскричала она, вложив искусственное сердце ему в ладони. — Какая неосмотрительность! Я вижу перед собой машину, которая смеет судить другие машины! Бесчувственные вещи, так есть у вас душа? Вопрос должен звучать иначе: одушевленные люди, так у вас есть душа?
Она смотрела на красное трепещущее сердце, щекотавшее ладони Люка. Он тоже взглянул на него.
— Не стоит задирать нос и считать себя не таким, как все. Эта модель сердца — самая распространенная. Сердце гидравлической часовой фурнитуры.
Она взяла сердце, вставила в его грудь и с сухим щелчком захлопнула дверцу. Потом, взглянув на изумленного Люка, ласково взъерошила ему волосы.
— У меня тоже такое спрятано там, под грудью. Уже невесть сколько времени на Земле нет живых организмов, — объяснила она ему. — Мы все — машины, мы считаем себя живыми, потому что у нашего мозга такая программа. Единственная разница между автоматом для орешков и вами — это то, что вы полны иллюзий. Проснитесь.
