пачкались значительно быстрее, чем в прежней, гражданской жизни. По вечерам следовало мыть не только лицо и руки, но и стопы, только у Сергея не было для того сил. Даже думать о гигиене не хотелось.
В результате человек семь-восемь новобранцев в один и тот же день заработали грибок, который съел кожу между пальцами ног. Ходить в сапогах стало невозможно, пораженные места страшно чесались, причем Воронин понял, что это покруче наркомании – чем больше он скреб больные места, тем сильнее хотелось. И наслаждение испытывал не только от зуда, но и от того, что наступила короткая пауза в изматывающих тренировках.
Клещ, однако, долго расслабляться не позволил. Все, как он выразился, «тормоза из бронепоезда», были срочно отправлены в блок санобработки. Чудо-грибок убили очень быстро – до обидного быстро. На восстановление новобранцев медики потратили менее суток, и уже следующим утром сержант безжалостно поднял всю зонд-команду на утренний кросс, пообещав скормить кроковольфам того, кто еще раз «глупо лоханется».
Кроссы они бегали каждый день. Сначала – трехкилометровые, потом, на второй неделе – уже пятикилометровые. А к концу оной Клещ и вовсе озверел – теперь по утрам «Метла-117» разменивала «десятку», и сержант постоянно орал, что детский сад окончен, боец обязан стойко переносить все тяготы и лишения службы. К слову, сам Клещ десятку бегал спокойно, ухитрялся при этом еще и разговаривать с нерадивыми подопечными.
А «тормозов» было много. Такая дистанция тяжело давалась не только Сергею или Ботанику, многие хрипели и задыхались, а после финишной черты валились в пыль. Кастет, например, несколько раз пускал слезу и мамой клялся, что больше не побежит, но потом вновь выходил на старт вместе со всеми, матерясь так изощренно и вычурно, что удивленно качал головой даже Дэл.
Однако тяжелее всего кроссы давались Наркоше. Может, он и завязал, как недавно уверял Клеща – взять «дурь» все равно было негде, – но вот с физической формой у этого парня существовали явные проблемы. Он не раз и не два переходил на шаг, морщась от боли и хватаясь за сердце, только сержант бдительно следил за всеми. Кажется, он был готов тащить бойца за шкирку или колоть сзади ножом, если тот посмеет ослушаться приказа и не возьмет нужный темп…
Наркоша вновь переходил на бег трусцой, хрипел и дышал так страшно, что даже у Сергея, который ни бельмеса не смыслил в медицине, все чаще возникали опасения, что у бедняги просто откажет сердце.
А Клеща, похоже, это нисколько не волновало, он доводил физическое состояние подчиненных до определенного уровня, вновь и вновь повторяя одно и то же: «Боец обязан стойко переносить все тяготы и лишения службы».
Постепенно эта фраза, которую Воронин возненавидел со второго дня, вытеснила из мозга многие глупости, заменила и допинг, и лекарства. Сергей начал понимать, что такое «делать через не могу», что такое подготовка бойцов спецподразделений, когда человек регулярно вынужден поднимать свою планку: сегодня выполнять то, что вчера казалось невозможным, а завтра – только смеяться над тем, что казалось невозможным вчера.
Он зверел и матерел на бегу. Он помнил слова Клеща, сказанные в первый день знакомства: к концу двухмесячного курса от девятнадцати человек останется пятнадцать. И убыль произойдет естественным путем. Теперь ни один из новичков не задавал глупый вопрос: что это за «естественный путь»? Теперь каждый понимал – слабаков затрахают до смерти. Те устанут сопротивляться, сами повалятся в пыль, с хрипом, с пузырящейся черной кровью на губах. Но тогда уже поднимать их никто не станет. Ни один врач базы, ни одна команда реанимации. Здесь заботятся только о ликвидаторах. О тех, кто готов сражаться, преодолевая боль, кровь, усталость. Те, кто сдался, – отправляются в отвал. Как на любых старательских приисках. Порода – в одну сторону. Шлак – в другую.
Воронин сжимал зубы, учился работать через «не могу». Слушал хрипы Наркоши, мат Кастета и гадал: кто будет первым?
Иногда он вспоминал прошлую жизнь, но не так, как в первые дни пребывания здесь. Сначала ему никак не удавалось привыкнуть к новому существованию, он все ждал и верил: вот сейчас всемогущий Некто дотянется до него откуда-то с неба, хлопнет ладонью по плечу, с усмешкой скажет: «Все, Воронин, хватит! Давай, просыпайся!»
Сергей подскочит на своей кровати в комнате общаги, которую они уже три года делят с Леоном Бертьеном. Подскочит, убедится, что ему просто приснился страшный сон. Он будет хохотать и прыгать от счастья. Он разбудит Леона, отвечая на недовольное ворчание приятеля громким смехом. Он будет беспричинно счастлив целый день, а то и больше. Он будет улыбаться всем встречным людям на улице, радоваться каждому дню.
Он даже начнет учиться так, как хотели родители, с трудом скопившие деньги, чтобы отправить его из Солнечной в созвездие Центавра, в престижный колледж на Ламуре… Отец и мать стремились, чтобы он прожил жизнь лучше, чем это получилось у них самих. Хотели, чтобы у сына было современное образование, позволяющее без труда найти «денежную» работу. Они мечтали, что у Сергея за годы обучения появятся хорошие друзья, а значит – хорошие связи. И это позволит ему твердо стоять на ногах, смело идти по жизни.
Вот и появились… Леон мертв. Марк мертв. И Анжела. И Кэролайн. Он сам, Сергей Воронин, – изгой, которого готова застрелить полиция, без суда и следствия. А его «престижные» друзья – Хмурый, Кастет, Быкан, Наркоша, Черепашка Ниндзя.
Может, лучше не просыпаться? Может, лучше принять ту действительность, что есть?
Проснуться все равно не получалось, ибо никто не спускался с небес, чтобы хлопнуть Сергея по плечу. День наматывался на день, страшный сон продолжался, и на третьей неделе Воронин вдруг поймал себя на мысли, что теперь уже сном кажется не нынешняя жизнь, а прошлая. Теперь каким-то сказочным видением, абсолютно нереальным, представлялась та жизнь, где остались и колледж, и мертвая Кэролайн, и Августо Эскудо с холодными рыбьими глазами. И даже к весельчаку Хазифу Гюльнаю уже не было ненависти…
Команда «Подъем». В санузел – на оправку. Построение на зарядку, в пятнистых штанах и сапогах, по форме «голый торс». Потом – кросс по пересеченной местности, душ, построение на завтрак. Тренировки и занятия в учебных классах. Обед. Короткая пауза, десять-пятнадцать минут, перевести дух, подумать о чем-то своем, личном. Но думать ни о чем не хотелось. Ничего личного у Сергея не было, в отличие от того же Отца, который нервно слонялся по зоне рекреации, размышляя о дочери.
Клещ сдержал слово, Ирвину позволили сделать один звонок по коммуникатору, это произошло на третий день, вечером перед отбоем. После этого Отец плакал, сидя на койке, но никто не сказал ему ни слова, не попытался высмеять. Операция закончилась удачно, девочку спасли. Отец плакал не от горя, от счастья, но даже Клещ приказал, чтобы к Ирвину никто не подходил с подколками. Конечно, тому было очень тяжело. Все прошло именно так, как спланировали они с женой – Кристину прооперировали, только Отец не мог увидеть свою дочь раньше, чем совершит первый боевой выход, а то и через два года. Если вообще переживет эти два года. Получится у него или нет – не мог сказать никто.
…День наматывался на день, новички зверели и матерели, сбивались в стаи. Это происходило чисто автоматически – теперь у них не существовало другой среды общения, другой семьи, кроме тех, кто находился рядом.
Быкан и Боксер закорешились раньше других – два самых сильных бойца зонд-команды не стали бороться за лидерство, а создали мощный кулак, против которого не мог устоять никто из одиночек. Чуть позднее к ним примкнул Дэл, а последним в эту грозную компанию влился Пальцун.
Почувствовав, за кем теперь власть в маленьком отряде, в ту же группу попытался войти и опытный в таких делах Кастет. Поначалу Сергей смотрел на это с кривой усмешкой – он не понимал, как бывший зэк может унижаться, чтобы стать своим для крутых парней.
Те упрямо не желали признавать Кастета за равного, гнали его от себя, как мелкую собачонку, но зэк был терпелив и беспринципен. Он льстил и угождал паханам, в нужную минуту всегда оказывался рядом – и в конце концов его усилия не остались незамеченными.
С этого дня в зонд-команде настали новые времена. Кастет, почувствовав, что негласно принят в стаю, что «сильные мира сего» будут на его стороне, добровольно взял на себя роль придворного клоуна и шута. Теперь от его подколок постоянно страдали все те, кто не входил в пятерку.
– Это ничего, что грудь впалая. Зато спина колесом! – на утренней зарядке выдавал зэк,
