мою деревню и, круша на своём пути хозяйственные постройки, ровняют с землёй мой дом. Я представил, как ненасытный огонь пожирает наши золотистые ржаные поля и взрывает нефтяные вышки. Я представил перепуганных, бегущих в неизвестность людей. Представил отца, стоящего на дороге с охотничьим ружьём в руках, и еле сдержал слёзы. Настроение испортилось безвозвратно. Неужели это возможно? Впервые, как-то подсознательно, я пожалел чеченцев: 'Народ, в принципе, и не виноват. Из-за придурка Дудаева страдает вся Республика. За что? Блин, а вдруг я только что убил не боевиков, а мирных жителей, не успевших покинуть свои квартиры? Что за дурдом! Неужели и у нас так будет? О, Аллах, помоги мне, грешному!'
Офицер, посмотрев в моё окаменевшее лицо, спешно попрощался:
– Не унывай, татарин! Если ваш президент отдаст нефть добровольно, может войны и не будет. России – нефть, Татарии – свобода! Давай, счастливо оставаться! – выкинув окурок, он трусцой побежал к месту боя. Я затравленно смотрел ему в след. Что делать?
– Не грузись! Нам ещё здесь воевать надо! – вмешался в мои мысли Сосед. – Отойди!
– Он же сказал, не стрелять, – я загораживал Соседу видимость.
– А я говорю – отойди!
Отодвинув меня от ствола пулемёта, Сосед дал длинную очередь по верхним этажам окончательно задолбленной девятиэтажки. Следов попадания мы не видели, далековато.
– Мощная штука, не слабее твоей 'Мухи'! Постреляешь?
– Не…
– Да не грузись ты, не нужна нам твоя Татария!
– Что значит 'нам'?
Сосед не ответил, а улыбнулся и продолжил обстрел здания:
– Ну, как вам там, а? Жарко, суки?! Получите и распишитесь!
Сосед расстрелял две коробки патронов и радостно всматривался в стены по-прежнему атакуемого нашими солдатами дома. Я сидел рядом и думал о перспективах военной кампании России против родного Татарстана. Волновался, сердце билось громче разрывов авиабомб, в висках стучало, я начал задыхаться. Мне перестало казаться, что такое невозможно. После Чечни – возможно всё!
Вдруг, откуда не возьмись, появился Виноград. Посмотрел на нас и тоже решил принять участие в уничтожении противника. Взял РПК, и с рук, как в американском кино, стал вторить Соседу, отправляя в девятиэтажку тучи пуль 5,45.
И так – минут двадцать, мы только цинки для него успевали открывать.
– Етит вашу мать! – обогнув забор, навстречу нам бежал боец. – Кто стрелял? Кто стрелял, козлы?
Остановившись, он долго не мог успокоить дыхание и, тяжело выдыхая, вытирал пот со лба. Мы молчали.
– Майор ***! Мои штурмуют здание! А отсюда лупанули из пулемёта! – он снял бушлат и бросил его на бетон. – Какого, спрашивается, хрена? Кто стрелял и по какой надобности? Вы стреляли?
– Я стрелял, – тихо признался Виноград.
– У меня, бля, сегодня итак, пятьдесят человек полегло! И ты тут, козёл безрогий! – отчаявшись, майор махнул рукой, присел и, еле удерживая смятую дождевым червяком жёлтую сигарету в дрожащих руках, закурил. – Скажи, боец, какого хрена ты отсюда стрелял? Фильмов насмотрелся и решил поиграть? Рэмбо хренов! Может, наградить тебя?
– За что, товарищ майор?
– Скоро сам увидишь! Салага, блядь, долбанутый! Даже бить тебя, и то желания нет! Козёл! – майор встал и, окатив нас пренебрежительным взглядом, пошёл по направлению к временному штабу самарских. – Поиграть решили, вояки хреновы. Что же вы в атаку под пули не идёте? Из-за спины бьёте. Эх, понабрали детей…
Через минуты три мы увидели двух бойцов, бежавших с раненым на руках. Парень обмяк и обвис на своих товарищах. Рана была тяжёлой, и не смотря на толстый слой бинтов, из пробитого горла фонтанчиком била кровь. Раненый дрожал неестественной дрожью и дёргался, похоже, отходя в мир иной.
– Что с ним? – Сосед, посмотрев на раненого, покраснел и вспотел.
– Мы на втором этаже на лестнице с двумя духами бились. Он был напротив окна. Пуля попала в горло… сзади… рикошетом…
– А духов чё, грохнули?
– Когда его ранило, мы уже срубили духов…
Бойцы ушли, оставив нас наедине с нашими мыслями. Мы молчали. Не слышали и не видели ничего. Просто сидели и молчали.
– Это я его… задел… я… – Виноград пнул ящик из-под патронов и посмотрел на пулемёт. – Это я его… убил…
Утро. Семь часов. Просыпаюсь. Спал хорошо, не жалуюсь. Но глаза открывать не хочется, хочется спать до бесконечности, до конца войны, чтобы открыл глаза и раз – ты уже дома. Но и постоянно спать – тоже страшно, придётся встать и вылезти на улицу, поближе к войне. Открываю глаза – возвращаюсь к реальности, которую и не покидал. 'Вжик, вжик, вжик, вжик, вжик…' – тот же свист пуль, что и вчера, и позавчера, и, кажется, всю жизнь, целую вечность одно и то же – 'вжик, вжик, вжик, вжик, вжик…'. Спал-то всего ничего – четыре часа, а бок ноет, будто на голом льду лежал неделю. Тут почки застудить – за делать нефиг, быстро, как в аду поджариться. Чувствую, ещё пару дней такого скрюченного недосыпания внутри бэхи, и всё, или от простуды загнусь, или с ума сойду.
Сосед тоже проснулся: дёргается, ворчит чего-то недовольно, постанывает, поскуливает. Я трясу его за плечо:
– Сосед! Мыться пошли!
– Пошёл ты! Никуда я отсюда не пойду, мне и здесь хорошо. Домой хочу! Сосед!
– О-о-о! Иду, иду, – Сосед, сморщившись от неприятных предвкушений, поднимает свои опухшие веки. – Иду, будь ты неладен.
Отбрасываю спальник, открываю люк, выбираюсь наружу. Сосед лезет следом:
– - Ну, чё? Кончилась война?
Свист пуль ему в ответ.
– - Сам знаю, что нет. И спросить уже нельзя! – он взял какие-то замасленные рваные тряпки. – Усман! Мыться пошли!
Идти мыться – это значит подбежать к забору, под которым лежит тонкий слой чёрного как смоль снега, согнуться в три погибели, чтоб ненароком не задело осколками или ещё чем, соскоблить с земли снег и тщательно размазать его по лицу и шее. Когда под тройным слоем липкой слизи уже не видно лица, полученный концентрат следует смыть водой из фляжки. Благо, хоть вода пока есть, её из Сунжи бидонами натаскали наши новые друзья, а мы позаимствовали этой мутной речной жидкости у них.
Закончив водные процедуры, мы обтёрлись тряпками и выкинули их тут же, у забора.
– Хорошо-то как! – к Соседу вернулись его обычная беззаботность и бодрое расположение духа. – Чего делать будем? Может, пожрём? Жрать охота!
– Пошли, консервы пожуём.
– Да, делать всё равно нечего, хоть пузо наполним, может жить легче станет.
– Станет, станет, перестанет.
Я выпрямился, потянулся, вдохнул полной грудью, и … уловил приятный запах свежего супчика. Невероятно! Я не верил самому себе, но сквозь вонь пожарищ мой чуткий нос уловил столь непривычные для этих мест оживляющие пары деликатеса. Вру, конечно, ничего я не вынюхал, я ж не собака Павлова. Заметил краем глаза бойцов на четвереньках и смекнул, что к чему. Да какая разница.
– Ого! Супец!
– Где? – недоверчиво повертел головой Сосед. – Где ты занюхал?
– А вон! – ткнул я пальцем в двух бойцов, пристроившихся у небольшого костра недалеко от нашей
