— Я не могу назвать вам имя проститутки, — сказала Виктория.
Она больше не могла называть Долли подругой, но не хотела быть ответственной за смерть женщины.
Долли тоже была жертвой обстоятельств.
— Я уже говорил вам, что если она еще не умерла, то сделает это очень скоро. — Лезвие ножа ярко вспыхнуло в его руке. В его длинных, изящных пальцах. — Ее имя будет бесполезным.
Виктория отвела взгляд.
Серебристые глаза в ожидании смотрели на нее.
Он не просил ее помогать ему. Так почему же она чувствовала, будто должна оказывать ему помощь?
— Мужчина, который написал письма… — Виктория облизала верхнюю губу, щелкнув языком. — Он не знает того, кто… оскорбил вас.
— Откуда вам это известно, мадмуазель?
Викторию не обманул вежливый тон Габриэля.
— Я знаю это, потому что он не знает о
— Много мужчин знают обо мне, мадмуазель, — цинично ответил Габриэль.
— Если бы он знал о вашем доме, сэр, — резко возразила ему Виктория, — он бы не охотился за гувернанткой своих детей.
«Он бы не охотился за гувернанткой своих детей», —
Виктории показалось, что еще немного и последние силы покинут ее. Но что-то удерживало ее на краю, не давая упасть в бездну отчаяния.
Серебристые глаза жестко и непреклонно смотрели на нее.
— Вы либо так глупы, мадмуазель, либо лжете.
Виктория пристально посмотрела на него.
— Я ничем не могу вам помочь, сэр.
Если она назовет ему имя человека, который написал эти письма, мужчина с серебристыми глазами причинит ему вред.
Виктория не хотела, чтобы Габриэль узнал, кем был ее отец.
Она не хотела, чтоб он узнал о ее прошлом.
— Я ничем не могу вам помочь, — повторила она.
— Зато я могу помочь вам, мадмуазель, — шелковым голосом ответил Габриэль.
С едой. Защитой. Работой.
Ее выбор.
Жизнь.
Но какова цена?
Слезы навернулись ей на глаза.
«От изнеможения», — сказала она сама себе.
И знала, что снова солгала.
— Почему вы хотите помочь мне, если я не могу помочь вам? — спокойно спросила Виктория.
Габриэль поднялся. Внезапный скрип кожи.
Ее глаза оказались на одном уровне с его бедрами. Плотно прилегающие черные шелковые брюки не оставляли ни единого шанса усомниться в его принадлежности к мужскому полу.
«Он у вас такой большой, сэр?
—
Виктория откинула голову назад.
Серебристые глаза Габриэля мерцали.
— Возможно потому, мадмуазель, что когда-то я так же, как и вы, сказал, что не буду умолять. Возможно, я избавлю вас от этого.
Слишком много боли было в его глазах. Слишком много смерти.
Смеялся ли когда-нибудь этот мужчина, рожденный в трущобах французского города Кале?
— Вы когда-нибудь умоляли женщину о сексуальной разрядке? — спросила Виктория импульсивно.
Воздух в спальне накалился до предела.
— Я — Габриэль, мадмуазель. Я был шлюхой для мужчин, а не женщин.
— Для того чтобы прокормить себя, — твердо ответила Виктория.
— Для того чтобы разбогатеть, — мягко возразил Габриэль. — Иначе как, по-вашему, я смог бы построить этот дом?
Отец Виктории учил ее, что грех уродлив.
Она выглядела уродливо.
Но не было ничего уродливого в Габриэле и в его доме.
Виктория вдруг осознала, что сейчас она находится в гораздо большей опасности, чем когда он поймал ее при обыске содержимого ящиков. Габриэль простит человека, роящегося в его вещах, но не женщину, которая приоткрыла его прошлое.
Он может убить ее ножом, пистолетом, зубной щеткой…
Никто не будет оплакивать смерть Виктории Чайлдерс, одинокой старой девы.
А кто будет скорбеть о Габриэле?
— Вы не ответили на мой вопрос, сэр, — голос Виктории звучал так, словно он шел откуда-то издалека. — Вы не можете ожидать, что я буду отвечать на ваши вопросы, если вы не отвечаете на мои.
На мгновение ей показалось, что Габриэль не ответит, а затем…
— Нет, мадмуазель, я никогда не умолял женщину о сексуальной разрядке.
— А женщина когда-нибудь умоляла вас об этом? — настойчиво спросила Виктория. С громко стучащим сердцем.
Притягательный соблазн секса.
— Да.
— Вы наслаждались этим?
— Да.
— Вы… кричали… в порыве страсти? — спросила Виктория, не способная перестать задавать вопросы.
Желающая знать больше…
О сексе.
О мужчине, которого зовут Габриэль, и о женщине, которую зовут Виктория Чайлдерс.
Она хотела знать, почему именно ее послали к нему.
Секунда медленно тянулась за секундой. Один удар сердца. Три, шесть… девять…
Виктория вся обратилась в слух — мужчины и женщины внутри дома, проезжающий за окном экипаж.
Наконец…
— Нет, мадмуазель, я не кричал в порыве страсти.
Но он дарил наслаждение.
Наслаждение, чтобы возместить то, что он не получал.
Единственными звуками, нарушавшими тишину комнаты, были треск огня, стук сердца Виктории и шепот правды, скрытой за пеленой теней.
— Эти женщины, что умоляли о сексуальной разрядке, были у вас до или после того, как вы… умоляли… о разрядке?
— До.
Викторию приковала к месту опустошенность в глазах Габриэля. Тусклое сияние серых глаз взамен привычного мерцания серебра.
