Женщина Габриэля

Раньше Виктория не ощущала его присутствия. А сейчас она всем телом чувствовала Габриэля: своей сносной грудью, своими бедрами и ягодицами, которых нет…

Трое наблюдали за Викторией: мадам Рене — женщина, одетая в синее платье с огненно-рыжими волосами, чей блеск изящно оттеняла маленькая шляпка с качающимся пером павлина; сама Виктория — обнаженная женщина, тело которой облепили почерневшие от воды волосы; и Габриэль — мужчина со скрытым в тени лицом, алебастровая кожа которого сливалась с белизной рубашки, расстегнутой возле горла.

Мадам Рене ждала, чтобы увидеть, насколько храброй была Виктория.

Виктория ждала, что сейчас она провалится сквозь землю от стыда.

А чего ждал Габриэль?

— Поднимите руки, мадмуазель, чтобы я могла снять ваши мерки.

Голос мадам Рене звучал так, словно он шел откуда-то издалека. Ее намерения были абсолютно прозрачны.

Она хотела, чтобы Виктория позировала перед Габриэлем.

Она хотела, чтобы Виктория соблазнила мужчину, который получил известность благодаря своему умению обольщать; мужчину, который не прикасался к женщине уже четырнадцать лет, восемь месяцев, две недели и шесть дней.

Виктория подумала обо всех тех годах, когда она жила в чужих домах, заботилась о чужих детях, получала деньги из рук чужих мужей.

У нее не было ни дома, ни детей, ни мужа.

Дом Габриэля был публичным заведением; он нанимал проституток, которым повезло меньше, чем ему, и не было никого, кто бы мог обнять его.

Темноволосая женщина в зеркале-псише подняла свои руки. Виктория почувствовала, как поднялась ее грудь и затвердели соски.

«Сносная грудь», — как сказала модистка.

Серебристые глаза в зеркале смотрели на грудь Виктории, оценивая ее форму, полноту.

Соблазнительность.

Находит ли и он, как мадам Рене, ее грудь сносной?

Мадам Рене сделала шаг вперед. Она развела руки и обхватила грудную клетку Виктории.

Опоясывая ее.

Прикасаясь к ней.

Чувствуя, как мерная лента сжимает грудь, Виктория наблюдала за игрой света на своей коже. Она чувствовала, как ее тело бросает то в жар, то в холод.

Острое осознание Викторией своего положения отражалось в глазах Габриэля.

«Как долго он стоял в дверном проеме, слушая, наблюдая?» — с замиранием сердца подумала Виктория.

Почему не сообщил о своем присутствии?

Почему не запретил говорить о нем?

Виктория перевела дыхание.

Она никогда не была храброй.

Возможно, с этим мужчиной она может позволить себе быть той, кем никогда не была до сих пор.

— Мадам Рене, вы сказали, что если бы месье Габриэль занимался со мной любовью, то мой рот, моя грудь и мои… — Виктория запнулась в нерешительности. Она заглянула в серебристые глаза, внезапное спокойствие в которых придало ей необходимой смелости. — И мои половые губы набухли бы.

Освободившись от давления мерной ленты, соски Виктории вернулись в исходное положение. Отчетливый скрип грифеля карандаша по бумаге неприятно отозвался в ее позвоночнике.

— Вы видели… женщин… таких… обнаженных… после того, как они провели с ним ночь?

Виктория почувствовала, как в кожу левой подмышки впился металлический наконечник сантиметра, немного теплый от рук мадам Рене.

Пристальный взгляд серебристых глаз остановился на ее левой подмышке.

— Видела, мадмуазель.

Пригладив сантиметр искусными пальцами, мадам Рене измерила расстояние между подмышкой и запястьем Виктории.

Пристальный взгляд серебристых глаз, не отрываясь, следил за руками модистки.

Грудь обнаженной женщины в зеркале поднималась и опускалась; легкие Виктории поочередно наполнялись воздухом и выпускали его.

— Он… он был… нежен с женщинами? — спросила Виктория.

Она не узнала собственный голос.

Он был хриплым от желания.

Или, возможно, от страха.

Мадам Рене убрала сантиметр.

Серебристые глаза поймали выжидающий взгляд Виктории.

— Un prostitute, мадмуазель, — ответила мадам Рене; ее голос был неестественно деловитым для такой в наивысшей степени не располагающей к деловитости ситуации, — ведет себя нежно или грубо в зависимости от пожеланий клиента.

Непрерывный скрип карандаша.

Виктория скорей почувствовала, чем увидела, как мадам Рене обошла ее сзади и остановилась справа; все ее внимание было сосредоточено на пристальном взгляде серебристых глаз.

Твердый металлический наконечник впился в правую подмышку.

Серебристый взгляд впился в нежную кожу и растущие там волоски.

Виктория облизнула губы, ощущая, какие они шершавые и потрескивавшиеся.

Чувство реальности неприятно задело ее.

Что она делает?..

— Конечно, женщина… женщина не получает удовольствия, когда мужчина груб с ней, — произнесла Виктория со сбившимся дыханием.

— Когда мы возбуждены, мадмуазель, нам не нужна нежность. — Одно мгновение Виктория все еще ощущала болезненное покалывание металлического наконечника на коже, секундой позже — оно исчезло, оставив за собой лишь прикосновение холодного воздуха. — Опытный мужчина — или женщина — знают, когда une petite боль усилит наслаждение.

Боль. Наслаждение.

«Во всяком удовольствии всегда есть боль, мадемуазель».

— А месье Габриэль… он знает, когда небольшая боль усилит… наслаждение женщины? — спросила Виктория.

— Знает, мадмуазель.

Во взгляде серебристых взгляд не было ни подтверждения, ни отрицания слов мадам Рене.

Горло Виктории необъяснимо сжалось.

Мужчина, который насиловал Габриэля, тоже знал, когда боль может принести удовольствие?

— Вы можете опустить руки, мадмуазель.

Виктория опустила руки.

Серебристые глаза в зеркале оценивающе смотрели, как опускается ее грудь.

Внезапно мадам Рене возникла между Викторией и ее отражением. А затем — элегантно одетая модистка с огненно рыжими волосами исчезла.

За приглушенным стуком послышалось шуршание шелка.

Виктория опустила взгляд.

Мадам Рене встала на колени перед Викторией. Ее лицо оказалось напротив туго завитых волос, которые обрамляли то место, где соединяются бедра.

Перо павлина раскачивалось из стороны в сторону.

— Раздвиньте ноги, мадмуазель.