Женщина Габриэля

Но Габриэль не знал, сможет ли он защитить ее.

— Как долго вы подслушивали? — спросила Виктория, прежде чем ощутила, что ее тело раскололось на множество осколков, не выдержав напряжения страха и желания.

— Достаточно долго, мадмуазель.

Достаточно долго для чего?

— Мужчины хотят, чтобы их любили?

— Я никогда не задумывался над этим, мадмуазель, — вежливо уклонился он от ответа.

Как не задумывалась и Виктория.

— Вы называете ваш… член… bite?

Электрический свет был слишком ярким.

— Нет, мадмуазель. — Габриэль никоим образом не показал, что она переступает границы дозволенного, лишь прикрытые на секунду глаза были ответом на ее дерзость. — Я называю его cock.[17]

— Вы достигаете эрекции с женщинами?

— Я не был с женщиной более четырнадцати лет, — прямо ответил он.

— Я не невежда, сэр. — Ногти Виктории впились в ладони. Удовольствие. Боль. — Я прекрасно понимаю, что для того, чтобы достичь эрекции, мужчине необязательно вступать в половые отношения с женщинами.

— Возможно, вам, мадмуазель, было бы лучше спросить, — сказал Габриэль неожиданно опасным, провокационным голосом, — достигал ли я эрекции с мужчинами.

Виктория почувствовала, что задыхается от холода в его глазах.

Она понимала, что рискует собственной жизнью.

— Достигали?

Габриэль двинулся к ней.

Сердце Виктории подпрыгнуло к горлу.

Габриэль остановился перед камином из атласного дерева.

Присев на корточки, он взял стоявший рядом с бронзовой кочергой совок из темно-серого чугуна и убрал в сторону золу, оставшуюся от огня, горевшего там прошлой ночью. Наклонившись вперед, он начал поочередно доставать кругляши дров из деревянного ведра: первый, второй, третий, — его рубашка то натягивалась, обрисовывая игру мускулов на его спине, то собиралась складками.

Он прятался.

Виктория знала это, потому что всю свою жизнь она только и делала, что пряталась.

— Почему вы говорите, что испытать оргазм, значит пережить la petite mort, а мадам Рене — значит voir les anges?

Габриэль внезапно поднялся и дотянулся до обсидиановой урны, стоявшей на каминной полке. Потом снова сел на корточки, широко раздвинув колени.

Черные шелковые брюки отчетливо обрисовывали упругие полушария его ягодиц.

Виктория почувствовала запах серы от зажженной спички. Крошечный желтый огонек разгорелся на полене, превратившись через несколько мгновений в оранжево-голубое пламя.

Виктория твердо решила для себя, сколько ей еще стоять сейчас перед ним обнаженной. И сколько ей придется это делать потом.

Она не будет стоять перед ним обнаженной ни секундой дольше.

Чувствуя, как примерзли к деревянному полу пальцы, Виктория развернулась. Восстановив равновесие, она сделала шаг в сторону коричневого шерстяного платья.

— Если вы поднимите эти жалкие обноски, мадмуазель, я заберу их у вас.

Виктория остановилась, чувствуя, как напряглись ее ягодицы.

Серебристые глаза в зеркале смотрели на нее сверху вниз. Она не слышала, как он поднялся.

— Вы хотели узнать, достигал ли я эрекции с мужчинами.

В его голосе не было и намека на какие-либо эмоции, но почему тогда внезапная боль сжала ее легкие?

— Да, — выдохнула она.

— Повернитесь, мадмуазель, и посмотрите мне в лицо, если хотите узнать правду.

Виктория медленно повернулась, преодолевая внезапную тяжесть в ногах. Распрямив плечи, она встретила его взгляд.

В котором не отразилось ровным счетом ничего.

— Мужчине, мадмуазель, не нужно испытывать желание, чтобы заниматься сексом. Все, что ему нужно, это твердый стержень.

Bite. Член. Стержень.

— Я, — она демонстративно вздернула подбородок, — не понимаю.

— Вас возбуждали прикосновения мадам Рене.

Виктория втянула воздух. — Как вы смеете…

— …потому что вы представляли, что это я прикасаюсь к вам.

Да.

Но она не произнесла это вслух.

— Половые органы, мадмуазель, это аппараты. — Цинизм в его глазах лишил их серебристого блеска. — Как мои ванна и душ. Если вы повернете кран, — он на секунду замолчал, давая возможность вникнуть в его слова… кран… пенис, — то потечет вода. И не имеет никакого значения, кто его повернул, мужчина или женщина.

Если все обстоит именно так, то почему в его глазах застыл такой холод?

— Вы хотите сказать, что мужчине не нужно испытывать какие-то чувства, чтобы… — Виктория запнулась, пытаясь найти нужные слова; работая гувернанткой, она ни разу не слышала, чтобы мужской член называли «cock», — …чтобы совершить половой акт.

— Правильно.

— И что… совокупление — это просто ответный рефлекс, реакция на внешние раздражители.

— Да.

Ничто не заставит ее отвести взгляд от серебристых глаз.

— Другими словами вы хотите сказать, что не испытывали оргазм, когда были с… клиентом.

— Нет, мадмуазель, я не это имел в виду, — откровенно ответил он.

«А когда нет уважения… или расположения?

— Тогда это насилие над чувствами».

— Вы не получаете удовольствия от секса, — сказала Виктория.

Габриэль не возразил ей.

— Если бы ваш член, сэр, был механическим аппаратом, вы бы не боялись прикасаться к женщине. Но вы боитесь.

В его взгляде замерцала тьма.

Была лишь одна причина, из-за которой потемнели его глаза.

Если Виктория продолжит, то пути назад уже не будет.

Он может убить ее за ее слова. Виктория не могла винить его за это.

Но есть гораздо худшие вещи, чем смерть.

Жизнь, в которой нет радости прикосновений, намного, намного хуже смерти.

Виктория знала это, потому что прожила больше восемнадцати лет, лишив себя этой простой радости жизни.

Ее слова — это то, что должно было быть сказано.

— Мужчина, который насиловал вас, — предостережение в пристальном взгляде Габриэля резануло ножом по сердцу Виктории, но не смогло остановить ее, — подарил вам наслаждение.

Краешком сознания Виктория удивленно отметила, что потрескивающий в камине огонь не замерз от холода, заполонившего комнату.

— Он знал, как сделать так, чтобы боль приносила удовольствие.

Тьма полностью поглотила мерцание серебра в глазах Габриэля.