были темные волосы, у другого — светлые. На ступенях церкви сидела старуха, жалкая побирушка, которая просила милостыню у нищих. Я спросил ее, кто
Пар вздымался из медного грота, забиваясь в нос и грудь Виктории.
— Когда я увидел Майкла в Кале, он был полузаморенным мальчиком с голодными глазами, который не стал бы просить и не знал, как украсть. Он напомнил мне темноволосого ангела с витража. Я хотел быть похожим на него; я хотел иметь глаза, которые жаждали большего, чем корка хлеба и теплое, сухое место на ночь. Я хотел быть ангелом, поэтому я взял имя ангела. Когда французская мадам предоставила мне шанс избежать бедности, я ухватился и за него. И ухватился бы снова. Не совершай ошибки, я — ублюдок. Если ты прикоснешься ко мне, я причиню тебе боль. И уверяю тебя, Виктория, я могу причинить тебе боль такими способами, которые тебе и не снились.
Чувства сжимали грудь Виктории до тех пор, пока у нее не перехватило дыхание от гнета и пара. Страх был слишком узнаваем, но его вытеснило нечто другое.
Боль Габриэля.
В ее власти было остановить его боль.
— Мы делаем то, что необходимо, чтобы выжить, — спокойно сказала Виктория. Слыша эхо прежних слов, ее, его…
— Мы, Виктория? — без любопытства спросил Габриэль. По нему струилась вода.
— Да, — решительно ответила Виктория. — Мы.
Иначе она не продала бы свою девственность с аукциона в доме Габриэля. И никогда не встретила бы белокурого ангела, тоскующего по любви.
Габриэль повернулся так быстро, что от его движения у Виктории перехватило дыхание. Или, возможно, у нее перехватило дыхание оттого, что она впервые увидела его совершенно голым.
Вода склеивала зубчиками его ресницы, стекала по подбородку, каплями усеивала блестящие коричнево-белокурые волосы, которые покрывали его грудь и стрелой спускались к паху.
Виктория уставилась на него.
Он был возбужден. Вода струилась с похожей на луковицу головки его налившегося члена.
Мускулы внутри ее влагалища сжались от желания.
Она мельком видела Габриэля предыдущей ночью, пока он надевал презерватив, и еще более кратко, когда шел к ней с его вложенной в резиновые ножны мужественностью, выступавшей из расстегнутых серых шерстяных брюк.
Это был бесстыдно обнаженный мужчина, синие вены пульсировали, каждый оттенок цвета был на виду — бледная плоть, темная плоть, плоть с фиолетовым отливом. Два тугих кожаных холмика покачивались под соломой потемневших от воды волос.
У Виктории не было ни малейших сомнений, что Габриэль мог причинить ей боль невообразимыми способами. Так же, как причиняли боль ему самому.
Как не было у неё и сомнений в том, что он бы пошел на это.
Ее выбор…
Виктория медленно подняла ресницы.
Сквозь клубящиеся завитки серого пара пристальный взгляд Габриэля был невыразительным и бескомпромиссным. Глаза мальчика, который хотел быть ангелом, и мужчины, который потерял обещание рая.
Впервые Виктория была рада шести месяцам, лишившим ее еды, одежды и, в конце концов, крова. Она была рада даже своим костям, которые были слишком острыми, и своей плоти, слишком туго обтягивающей их.
Виктория знала, каково это — мерзнуть и голодать. Она знала, каково это — продать надежду на любовь ради еды и крова.
Мадам Рене сказала, что соблазнение состоит из создания обнаженных образов словами.
— Мой отец запрещал целоваться, — намеренно сказала Виктория. — Я бы хотела поцеловать тебя.
Единственным звуком в ванной был шум воды и грохот сердца Виктории. Она медленно поставила стеклянную баночку на деревянную обшивку, обрамляющую ванну. Ее груди покачивались, голова поднялась, удерживая пристальный взгляд Габриэля.
— Мой отец запрещал обниматься. — Она выпрямилась, груди и позвоночник выровнялись. — Я бы хотела обнять твое тело своим.
Она осторожно ступила в медную ванну.
— Мой отец запрещал касаться. — Горячая вода затуманила ее лицо, окутала правую, а потом левую ногу. — Я бы хотела прикоснуться к тебе, Габриэль.
Одну долгую секунду Габриэль не мог дышать, захваченный голодными синими глазами в то время, как горячая вода колола его голову и плечи. Она струилась по его спине, груди, паху, ягодицам.
Каждый дюйм его тела кричал о предупреждении. Если Виктория прикоснется к нему…
Прохладные пальцы охватили возбужденную плоть Габриэля.
Ошеломляющая потребность.
Ослепляющий гнев.
Он не хотел этого.
Но Виктория не дала ему выбора. Как не дал выбора и второй мужчина.
Схватив Викторию за запястье, Габриэль дернул ее под душевые струи, одновременно разворачивая ее и швыряя лицом на обшитую медью стенку душа.
Руки Виктории шлепнулись о стену.
— Ты обещала, — проскрежетал он, вода забивала его рот, обжигала глаза, грудь, бедра, каждый дюйм его плоти, который прикоснулся к Виктории. — Ты обещала не касаться меня.
Но она коснулась его.
Она открывала свое тело и принимала его пальцы и член, пока темнота надвигающегося оргазма не исчезла в слепящей вспышке ее наслаждения.
— Я обещала, что не коснусь тебя вчера вечером, — Виктория задыхалась в бьющей воде, вжимаясь в медную стенку, — и не коснулась. Я сдержала свое обещание, Габриэль.
Но она не сдержала своего обещания. Она коснулась его своей страстью и своим наслаждением.
Но она не видела его.
Она не видела мальчика, который просил подаяния, и шлюху, который просил мужчину.
Габриэль мог чувствовать страх Виктории, чуять его над ее желанием — она боялась, когда вошла в ванную. Именно ее страх подсказал ему, что она задумала.
Она задумала освободить ангела. Но он не был ангелом.
Он был безымянным куском дерьма, который хотел большего, посмел больше и заплатил за это.
Габриэль прижался к Виктории, его пальцы окружили мягкость ее плеч, его бедра чашей охватили ее ягодицы, его член во всю длину был зажат в ее расщелине, его и ее волосы цеплялись за них обоих. Он позволил ей ощутить его твердость, его силу.
Ее уязвимость.
— Это то, чего ты хочешь, Виктория? — промурлыкал он. Душ хлестал по его коже.
Виктория повернула голову в профиль к нему, проведя правой щекой по скользкой меди. Вода струилась с его лица, сбегала по ее левой щеке, прилизывая волосы к коже головы, стекала по похожему на раковину уху, по хрупкой шее.
— Да, — сказала она. Все еще не уступая своему страху. — Я хочу, чтобы ты коснулся меня.
