– Сгорел офис страховой компании, где работал Саевич, – пояснил Маляров. – Вот такое невероятное совпадение. Пожарные говорят, что это обычное короткое замыкание. Только я думаю, что это не обычное и не короткое, а очень хорошо продуманное замыкание. Они действуют по всем направлениям. Чтобы мы не смогли их вычислить.
– Если это ребята из ФСО, то у них может быть масса возможностей для подобных действий, – заметил Караев, – но зачем Федеральной службе охраны нужно меня ликвидировать? Бред какой-то. Я ведь не террорист и не собираюсь им помогать. Зачем тогда за мной охотится именно ФСО?
– Может, не они, – ответил Маляров, – твоя дамочка могла ошибиться.
– Могла, – согласился Тимур, – но тогда почему меня хотят убрать другие? Что я им сделал? Я ведь абсолютно случайно оказался в квартире Паши.
– Ты убил их сотрудника, – напомнил Семен.
– И поэтому они хотят меня убить? – недоверчиво спросил Караев. – Мы с тобой взрослые люди, Семен, и прекрасно понимаем, что кровная месть не совсем типичный случай для спецслужб нашей страны. Тогда почему?
– Если бы я знал ответ на этот вопрос, я был бы сейчас начальником МУРа, – развел руками Маляров. – Давай заканчивать наш завтрак. Здесь опасно долго находиться. На нас уже обращают внимание. Поедем к нам, там я чувствую себя в относительной безопасности.
ДЕТРОЙТ. ШТАТ МИЧИГАН. США. 14 МАЯ 2006 ГОДА
Он никому и никогда не доверял. Всегда требовал предоплату с клиентов, брал приличные проценты за свои услуги, сумел обмануть даже могущественный КГБ, всегда проверял действия своих сотрудников и не стеснялся обманывать своих партнеров. Может, поэтому он дожил до шестидесяти пяти лет и стал богатым человеком, получив американское гражданство. Это была как мечта, сформулированная в детстве. Много денег, абсолютная свобода и защита такого мощного государства, как США.
Янек вышел из кабинета. Арон Борисович поправил галстук. Он немного волновался. Из приемной послышался шум – очевидно, неуклюжий Янек опять что-то уронил. Он хороший телохранитель, но всегда умудряется что-то сломать. С этим ничего не поделаешь.
В кабинет вошла женщина. Она была в элегантном сером брючном костюме. Синий шарф повязан вокруг шеи. На руках тонкие легкие белые перчатки. Он сразу обратил внимание на ее сумку. Эта была очень дорогая модель цветной сумки от Луи Виттона. Такая вешь стоила не меньше двух тысяч долларов. Это его немного успокоило. Если женщина носит такие сумки и так одевается, то она как минимум не нуждается в насущных расходах. С другой стороны, если такая женщина попросит деньги, то сумма будет тянуть на много нулей. Хотя никто не может дать гарантию, что Гринберг согласится выплатить ей какую- либо сумму, даже если она его родная дочь. В конце концов, сорок лет они не были знакомы, и он вполне может прожить еще сорок лет без своей дочери. Он критически взглянул на нее. На руках тоже дорогие часики с бриллиантами. Эта дамочка тянет на хорошую сумму. Нет, она явно не нуждается. Гостья была высокого роста, в темных очках. Светлые волосы. Парик, несколько разочарованно понял Гринберг. Интересно, какого цвета у нее настоящие волосы.
– Добрый день, – сказал он наконец по-русски, протягивая руку и прерывая неприлично затянувшуюся паузу.
– Здравствуйте. – У нее был приятный голос. Он все время всматривался в ее черты, словно пытаясь найти в них отражение красоты ее матери. Или они совсем не похожи? У матери были роскошные каштановые волосы.
– Садитесь, – показал он на диван, стоявший в середине его кабинета. И сам уселся в кресло, напротив. Сумочка немного большая, профессионально отметил он. В воскресный день и с таким костюмом можно было взять сумочку и поменьше. Нужно послушать, что она ему скажет.
– Вы хотели меня видеть? – спросил Арон Борисович.
– Да, – кивнула гостья. – По-русски она говорила без акцента. Значит, не эмигрантка. Уже хорошо. В России сейчас много по-настоящему богатых людей. – Дело в том, что моя тетя, старшая сестра моей матери, много говорила о вас, Арон Борисович. Вы дружили с моими родителями.
«Так и есть, – подумал Гринберг, – она моя дочь. Ольга не захотела рассказать мне правды. Может, она знала, что болеет, и хотела оставить ребенка с богатым отцом, а не с нищим провинциалом. По-своему она была права. В ней говорил материнский инстинкт».
– Очень приятно, – кивнул Арон Борисович, – я действительно хорошо знал ваших покойных родителей. Отца и мать. К сожалению, ваша матушка умерла в молодом возрасте.
– Да, – кивнула гостья, – ей было только тридцать пять.
Она сняла наконец свои очки и положила их рядом с собой. Он увидел ее глаза. Темные глаза. Нет, она не похожа ни на свою мать, ни на него. Может, у нее действительно был другой отец?
– Она была прекрасным человеком, – с чувством произнес Гринберг, – мы были с ней знакомы еще до вашего рождения.
– Да, я знаю. Мне говорили. Вы тогда приехали в Москву из Харькова.
– Это вам тоже рассказала ваша тетя? – улыбнулся Гринберг.
– Нет. Отец. Он показывал мне фотографии, где вы были все вместе. Втроем. Он, мама и вы.
– У меня, к сожалению, не сохранилось такой фотографии, – грустно заметил Арон Борисович. Он не стал уточнять, что его личный архив был реквизирован сотрудниками КГБ после его предательства во Франции.
– Вы тогда уехали из страны, – сказала гостья, – и мы вас долго искали.
– Я перебрался во Францию, – развел руками Гринберг, – потом переехал в Америку. Если бы я знал, что меня ищет дочь Ольги Тугушевой, я бы обязательно откликнулся. Когда я уехал на Запад, вам было уже двадцать лет. Жаль, что мы не были с вами знакомы в Москве.
Он не стал уточнять, что вскоре ее отец ослеп и Гринберг перестал посещать некогда такую уютную квартиру на Тверской. Старик Тугушев его уже не интересовал. Он слышал, что его дочь ходит в балетную школу при Большом театре и даже считается перспективной девочкой. Но эти новости интересовали его постольку поскольку. Во-первых, Тугушев уже ему не был нужен. Это был по-своему «отработанный материал». Во-вторых, он не хотел появляться там еще из-за девочки, опасаясь, что его заставят признать свое отцовство. А у него к этому времени намечался большой «роман» с органами КГБ, куда его взяли на работу после того, как он столько лет работал осведомителем.
– Что-нибудь будете пить? – спросил Арон Борисович.
– Нет, спасибо, – ответила гостья, – я не буду долго отнимать ваше время. Только хотела приехать к вам, чтобы мы могли увидеться.
Он радостно кивнул. Все-таки она его дочка. Наверно, смущается. Как это здорово, что у него есть такая взрослая дочь. Может, он объявит ее наследницей. Но до этого еще далеко...
– Мне тоже очень приятно вас видеть, – широко улыбнулся Гринберг. – Я не думал, что увижу дочь Ольги Тугушевой через сорок лет после нашего знакомства.
– Я не сказала, что мне «приятно вас видеть», – вдруг возразила она, снова надевая свои темные очки, – я сказала, что хотела вас видеть.
«Только этого не хватает, – огорчился Арон Борисович, – ей сказали, что я ее настоящий отец, и она обижена на меня. Сорок лет я не появлялся в ее жизни. Любой мог обидеться».
Гостья придвинула к себе свою большую сумку от Луи Виттона. На белой поверхности были видны разноцветные логотипы известной фирмы.
– Мне понятны ваши чувства, – с наигранным смущением произнес Арон Борисович, – вы, наверно, считаете, что я, как друг семьи, должен был принять участие в вашем становлении. – Он специально выбирал обтекаемые формулировки, чтобы не брать на себя никаких обязательств.
Она открыла сумочку и вынула пистолет. Небольшой пистолет, с надетым на него глушителем. Вот почему у нее была с собой такая большая сумка, осознал наконец Гринберг. Он не сразу испугался. Даже в этот момент он решил, что дочери передалась часть экзальтированности ее матери.
– Уберите оружие, – попросил Арон Борисович, – вы, наверно, считаете меня предателем. Но это не так. Я всегда любил вашу мать, Алла. Очень любил. И мы были дружны.
– Вы не могли знать мою мать, Арон Гринберг, – сказала вдруг равнодушным голосом его гостья. – А насчет предательства – вы правы. Только вы предали не одну Тугушеву, а свою страну. Своих друзей, своих
