то чтобы мне хотелось есть - просто для разнообразия, чтобы развеять монотонность своего существования. Потом МЫ смотрели телевизор, пока я не начинал засыпать, тогда они оставляли меня до 7 часов утра, так что на ночь я оставался один.
Стало своеобразным ритуалом - проводить вечера вместе, прихватив за компанию других приезжавших ко мне посетителей вроде Криса Кармайкла или Скотта Макичерна. Расставшись со мной, они шли ужинать в бистро 'Palomino Euro' или чудесный ресторан под названием 'St. Elmo', а потом отправлялись в бар отеля 'Canterbury' и курили сигары. Я был бы рад составить им компанию, но не позволяло плохое самочувствие. Когда] они уходили, я завистливо говорил им на прощанье: 'Опять пьянствовать собрались?'
Когда Латрис заходила зарядить капельницу очередной порцией химиопрепаратов, я приподнимался на койке и внимательно наблюдал.
- Что приготовили на этот раз? - спрашивал я.- Какую смесь?
К тому времени я разбирал рентгенограммы не хуже любого врача, знал все названия и дозировки противорвотных препаратов. Я не давал Латрис прохода, втолковывая ей, от каких препаратов мне становится лучше или хуже с точки зрения тошноты и рвоты. Я предлагал ей попробовать давать мне немножко меньше этого или немножко больше того.
Я не был послушным пациентом. Я был строптив, агрессивен и надоедлив. Я персомодифицировал свою болезнь, называя ее 'ублюдком'. Я считал ее своим личным врагом, бросившим мне вызов. Когда Латрис велела мне выпивать пять стаканов воды за день, я выпивал пятнадцать, осушая их один за другим.
Химиотерапия угрожала лишить меня моей независимости и возможности самому распоряжаться своей судьбой, и это раздражало. Я был привязан к капельнице 24 часа в сутки, и мне было очень трудно согласиться перепоручить контроль над своей жизнью сестрам и врачам. Я настойчиво пытался вести себя как полноправный участник своего собственного лечения. Я внимательно изучал результаты анализа крови и рентгеноскопии и изводил Латрис вопросами, как настоящий Великий Инквизитор: 'Латрис, кто из сестер сегодня дежурит?', 'Латрис, как называется это лекарство?', 'Латрис, а это зачем?'
Я задавал вопросы непрестанно, словно был ее начальником и проверял ее компетентность. Латрис выполняла лишь часть работы, делясь обязанностями с другими медсестрами: она ведала моим режимом дня, вводила противорвотные лекарства и наблюдала за моими симптомами. Я же следил за всем. Я точно знал, что и когда мне должны дать, и замечал любые изменения в привычном режиме.
Латрис проявляла со мной безграничное терпение. Вот типичные примеры моих вопросов на протяжении дня: 'Латрис, какую дозу я получаю?',? 'А на чем это основывается?', 'Это то же, что* мне давали вчера?', 'А почему сегодня другое?' 'Латрис, во сколько начинаем?', 'Латрис, когда сегодня заканчиваем? '.
Определение времени окончания сеанса терапии стало для меня настоящей игрой. Я смотрел на свои наручные часы, а потом, глядя на пакеты с препаратами, капавшими по трубкам в мое тело пытался рассчитать скорость капания и когда упадет последняя капля.
- Когда будет последняя капля, Латрис? Только точно!
Со временем между нами сложились шутливые, отношения. Я обвинял ее в том, что из жестокости: она не дает мне противорвотные средства. Они помогали мне хоть как-то терпеть побочные эффекты химиотерапии. Но я мог получать лишь строго определенную дозу в день и уговаривал Латрис дать еще.
- Я не имею права,- говорила она.- Вы получали препарат 3 часа назад. Так что до следующей порции остался всего час.
- Да будет вам, Латрис. Что вы здесь цирк устраиваете? Вы лее прекрасно знаете, что можете
дать мне все, что захотите. Другое дело, что вы не хотите.
Каждый раз после этого меня начинало рвать с такой силой, что, казалось, я умираю.
- Ну вот, теперь мне намного лучше,- саркастически говорил я Латрис, придя в себя.
Иногда приступ рвоты начинался при виде еды, особенно на завтрак. В конце концов я попросил, чтобы завтрак мне не приносили вовсе. Однажды утром, глядя на тарелку с яичницей, которая представлялась мне вязкой и клейкой, и на тост, выглядевший как кусок сухой штукатурки, я взорвался:
- Что за дерьмо вы принесли? Латрис, вы бы
сами стали такое есть? Только посмотрите. Вы кормите этим людей? Может мне кто-нибудь принести то, что можно есть?
- Лэнс, вы можете получить все, что пожелаете,- безмятежно ответила Латрис.
Латрис за ответом в карман не лезла. Она могла подтрунить надо мной, даже когда мне было слишком плохо, чтобы смеяться.
- Лэнс, скажите, это из-за меня? - могла сказать она с преувеличенным сочувствием.- Это от меня вас так тошнит?
Я только беззвучно усмехался, и меня снова рвало. Мы стали друзьями, товарищами по химиотерапии. Между циклами я уезжал на две недели домой, в Остин, чтобы отдохнуть и восстановить силы, и Латрис постоянно названивала мне, чтобы справиться о самочувствии и напомнить о необходимости побольше пить. Химиотерапия могла повредить мочевой тракт. Поэтому она всегда следила за тем, чтобы я потреблял как можно больше жидкости. Однажды вечером, когда она позвонила, я забавлялся в своем гараже, который называл автопортом, с подарком от фирмы 'Oakley'. Это была радиоуправляемая! модель автомобиля, выполненная из титана и способная разгоняться до 110 километров в час.
- Что там за шум? - спросила Латрис.
- Я у себя в гараже,- ответил я.
- И что вы делаете?
- Играю с радиоуправляемой машинкой.
- Ну разумеется, что же еще? - сказала
Однажды я заметил у себя на коже странные отметины, какие-то светло-коричневые на. Это были ожоги от химиотерапии.
Химикаты разъедали мои ткани изнутри. К этому времени я проходил третий цикл лечения, и уже давно был на себя не похож. Я был тенью того человека, который поступил в эту больницу. Мое тело словно уменьшилось, мышцы стали маленькими дряблыми. 'Вот где главная проблема,- думал я, оглядывая себя.- Вот где эта болезнь пытается, достать меня'.
'Мне нужно оставаться в форме,- твердил я про себя.- Мне нужно оставаться в форме'.
Вес продолжал снижаться, как я ни пытался этому противиться. Собственно, мне изначально худеть было особо некуда - жира в моем теле был самый минимум, и токсины поедали меня, как стая мелкой рыбешки,- откусывая понемногу.
- Латрис, я теряю вес,- жаловался я.- Что мне делать? Посмотрите на мои мышцы! Посмотрите, что со мной стало. Мне нужно тренироваться, укрепляться, вернуть форму.
- Лэнс, это же химия,- отвечала терпеливая Латрис- Вес не может не снижаться, это происходит автоматически. Все пациенты, проходящие химиотерапию, теряют вес.
Я не мог вынести этого постоянного полусонного состояния и бесконечного лежания в постели. Я ощущал себя как выброшенная на берег рыба.
- Латрис, можно мне поупражняться? Латрис, здесь есть спортзал?
- Лэнс, это больница,- ответила она со своим знаменитым вздохом долготерпения.- Но для пациентов, которые лежат у нас подолгу, и для людей вроде вас у нас есть велотренажеры.
- И мне можно? - воскликнул я.
Латрис спросила разрешения у Николса, но тот не согласился. Моя иммунная система была ослаблена настолько, что ее как будто и вообще не было, так что тренировки в моем состоянии противопоказаны.
При всем притворном осуждении моего поведения Латрис искренне сочувствовала моему стремлению больше двигаться. Однажды мне была назначена контрольная МРТ мозга, но все аппараты были заняты, поэтому Латрис отправила меня в близлежащую детскую больницу. Оба учреждения связывал подземный туннель протяженностью примерно в полтора километра. Обычным способом перемещения пациентов через этот туннель была либо машина 'скорой помощи', либо инвалидная коляска.
Но я решил туда идти, а не ехать. Я сказал сестре, которая привезла инвалидное кресло: 'В эту штуку я ни за что не сяду'. Я сказал, что пойду в детскую больницу пешком, даже если придется идти туда всю ночь.
