осмелели русские люди. Не раз бывало отстанут челядинцы от посла, уволокут у пахаря овцу, или двор разграбят. Пахари, когда так случится, на обиды поганых челом не бьют, сами чинят суд над обидчиками топорами и рогатинами. Хану только того и надо — есть прицепа, шлет великому князю грамоту: «Забыли ваши подданные страх, людей наших до смерти побили», грозит слать своих темников пустошить русскую землю.
Правда, и без ханского веления приходили мурзы грабить Русь, но делалось то мурзами самовольством. С такими разбойниками великокняжеские воеводы управлялись скорым делом.
Настоящей бедой было, если поднимал хан войной всю орду. Хоть присной памяти князь Димитрий и побил поганого Мамая и было то шесть десятков лет, назад, стряхнуть с шеи татар русским людям еще оказывалось не под силу. Собирают великие князья со всех русских людей дань-выход, дают хану, как деды и прадеды давали. Случится же если где побьют мужики-пахари или посадские татар, — великому князю хлопоты, надо ублажать хана подарками. «Не по нашей воле то случилось, а людишек, какие твоим слугам смертное убойство учинили, велим предать смерти». Великий князь строго-строго наказывал приставам смотреть в оба, чтобы между пословыми челядинцами и пахарями или посадскими людьми свар не было. Пристава, когда приходилось провожать в Москву ордынцев, от себя дарили послов, чтобы те держали своих людей в повиновении.
Как-то Разумник смастерил Ждану лук и нарезал из лозы стрел. Ждан с крыльца пускал стрелы, пока не подшиб бродившую близко курицу. Любава стегнула Ждана веником:
— Вот отдам тебя, неслуха, татарину.
Ждан сдержал слезы, от веника саднило пониже спины:
— А я татарина стрелою стрелю.
Разумник подозвал сына, погладил по льняным волосам, утешая, улыбнулся грустно:
— Ой, сынок, не стрелишь татарина — он большущий и злой.
Ждан топнул ногой и насупил брови:
— Все одно стрелю.
Отец задумался, покачал горестно головой:
— Силен татарин! Да думали бы князья-государи, как пахари и все черные люди думают, — давно бы Русь татарам хребет сломала.
Разумник вздохнул и вполголоса затянул старую песню о поганом татарине Щелкане Дудентьевиче:
Песня была печальная. Ждану захотелось плакать. Он любил отца. Любил слушать, как отец поет. Но слушать Разумника любил не один Ждан. По вечерам, окончив работу на полях, приходили на Разумников двор односельчане. Слушали не только песни, какие пел Жданов отец, но и все, что он говорил. Речи были его разумны и недаром пахари дали ему прозвище — Разумник.
Когда пробивался на лугах полевой лук-татарник, по первому весеннему пути приходили на Русь татары. Последние десять лет бродячие шайки мурз обходили Суходрев стороной.
В ту весну, когда пошел Ждану седьмой год жизни, татарник на лугах и по оврагам пробивался обильно. Это было плохой приметой. Старики говорили, что татарской напасти не миновать. Были и другие приметы. Куры, точно по уговору, пели петушиными голосами. Волки заходили в село стаей, а этого весной никогда не случается; они спроста не заходят, а когда чуют близкую падаль. По ночам выходили суходревцы из изб, смотрели на небо. Через все небо пролегала звездная дорога и, казалось, никогда еще не горела она так. И это было не к добру. Звездная дорога показала татарам путь на Русь. До того же сидели поганые по божьему заклятию в каменных горах.
Как-то под вечер в село влетел конный вестовщик, смахнул с лица пот и пыль, ударил в тулумбас, приподнимаясь на стременах, сбежавшимся пахарям выкрикнул:
— Хороните животы, сироты, хан Улу-Махметка с ордой идет!
Пахари не успели расспросить толком вестовщика, огрел он плеткой коня, птицей унесся оповещать другие села и деревни.
Пахари кинулись хоронить в ямы зерно, бабы не знали, за что хвататься, метались от избы к клети, совали в коробейки трубки холста, похоронно причитали.
— Ой, идут поганые!
— Ой, смертынька наша идет!
— Не видать больше света белого!
Мычали коровы, блеяли овцы, щелкали бичами отроки. Всю животину угнали в лес. Дворы опустели вмиг. Остался на селе один старый Дунай. Было ему сто лет. Еще при великом князе Димитрии ходил старый Дунай в поход пешим ратником с копьем и секирой, бил татар на Куликовом поле. Хотел Разумник силой увести деда из избы. Дунай замахнулся на него клюкой:
— От хана Мамая не бегал, а от поганого Махметки и подавно не побегу!
Три ночи и три дня прятались суходревские пахари в лесных чащах. Ждан надолго запомнил эти дни: сырые лесные сумерки, запах тления, настороженные лица пахарей и тихое, будто и они чуяли татар, ржание коней. Все было таинственно и занятно: и буханье птицы на болоте, и смех совы, и треск валежника под медвежьей лапой, и зеленые волчьи глаза в ночи.
Но татары миновали Суходрев стороной.
Не дойдя до села десятка верст, татары круто повернули к Москве. Улу-Махмет узнал, что подручные князья на помощь князю Василию не пошли, и сам великий князь с малой дружиной идет ему навстречу. Улу-Махмет ударил на русских, татары побили княжескую дружину и полонили великого князя.
В Суходреве пахари опустили головы. Кто теперь перед ханом будет заступником? Наедут опять поганые баскаки, станут, как при прадедах, русских людей мучить, разорять непосильными данями. Только и разговору было, что о приметах, предвещавших беды. Однако в плену у татар московский князь был недолго. Целовал князь Василий крест — дать Улу-Махмету выкуп, и хан отпустил князя в Москву. Каков был выкуп, узнали суходревские пахари, когда велено было волостелю собирать с сох новую великую дань. Кряхтели суходревцы, доставали последние алтыны, везли на торжок овец и мед, платили. Кряхти не кряхти, а платить выкуп за князя надо. Без князя земля — сирота.
Хотя был тот год и неспокойный, земля-кормилица суходревских пахарей не обидела. Было из чего и хлебы печь и пиво варить. Благоухали в лесу залитые медом борти.
По первому снегу отвезли в Москву оброк великому князю, дали, что было указано давать в корма волостелю, и еще осталось в каждом дворе на зиму довольно. Думали сыто дожить до новины. Беда нагрянула неожиданно…
Прошел с трескучими морозами месяц просинец. Пришел метельный лютень. В избах бабы готовились к масленой. Чуть смерклось, Любава вышла к колодцу, ждала звезды, чтобы готовить опару для блинов. Ждану велела сидеть в избе смирно. Ни мужу, ни мальцу нельзя видеть, как готовит хозяйка первую опару. Совсем уже кончила дело, покликала рогатый месяц, чтобы подул на опару, когда услышала
