Кольчужник, сказал, чтобы приходили завтра ватажные товарищи на братчину. Ради Петра и Павла соберутся городские кузнецы попировать.
Чунейко Двинянин, пенявший на Упадыша, что завел он ватагу в Смоленск, в Литву поганую, повеселел. Догадывался, что ради святых угодников не пожалеют кузнецы ни хмельного, ни еды.
Прежде собирались городские люди на братчину на церковном дворе, приходил званый и незваный. Но с тех пор, как наместничьи слуги, перепившись на братчине, затеяли драку и посекли мечами до смерти трех мещан, на пиры стали сходиться по дворам, складывались кузнецы с кузнецами, бочары с бочарами, кожемяки с кожемяками.
На братчину собралось во двор Олеши Кольчужника народу десятка два. Столы составили во дворе у избы. В середину на скамью посадили Олешиного родного деда Кречета. Кречету стукнуло уже девяносто лет, но силы в руках у него было еще много, в кузне, когда приходилось ему орудовать у наковальни молотом, от Олеши он не отставал.
Братчинники расселись за столами. Упадыш подмигнул ватажным товарищам, тронул струны гудка. Скоморохи дружно грянули всем братчинникам «Славу». Отыгравши, сели рядком на скамьи.
Тогда встал со своего места старый Кречет, поднял обеими руками ведерную чашу, громким голосом сказал:
— Дай боже всем братьям-кузнецам здравствовать много лет!
Все повторили за Кречетом: «Дай боже», и Кречет приложился к чаше и отхлебнул крепкого меда.
— А еще дай боже веселым молодцам, какие пришли добрых людей песней потешить, здравствовать много лет.
И опять все повторили: «Дай боже!».
Братчинная чаша пошла по столу вкруговую, и каждый, хлебнувши из чаши, желал много лет жизни братчинникам и гостям, веселым людям-скоморохам.
Когда обошла чаша вокруг стола, Кречет стал рассказывать бывальщины. Рассказывать ему было что, за девяносто лет жизни перевидал он много и хорошего и плохого.
Помнил Кречет, точно вчера было, время, когда сидели в Смоленске свои, русские князья. Было тогда две напасти: литва поганая и мор на людях. Литва не давала житья частыми набегами; то ближние города пожжет и людей в полон уведет, то явятся литовские полки под самыми слободами, и тогда бросай все добро, беги в город отсиживаться за тыном. Пробовали князья вести с Литвой дружбу, но дружба бывала недолгой.
Мор был пострашнее литвы. От него за тыном не отсидишься. При князе Святославе моровая язва три года подряд опустошала Смоленск. Мертвецов не управлялись хоронить, так и валили без поповского отпевания в яруги и рвы. От страшного смрада бежали смоляне кто куда. Осталось в живых в городе человек с десяток, заложили они в городе ворота, перебрались сами через тын, кинули мертвый город, разбрелись в разные стороны.
Не суждено было остаться Смоленску пусту. Пришла зима, потянулись опять на знакомые места уцелевшие старожилы. Вернулся в город и князь Святослав с боярами, и богатые купчины, спасавшиеся от мора в дальных селах.
Скоро пришла под город литва. Князя Святослава уже не было в живых, сложил он голову на ратном поле. Не под силу было биться смолянам с литвой, собрали они выкуп, откупились. На княжение сел Юрий Святославич. Дал он Литве клятву не вести дружбы с московским князем, и стали с того времени смоляне данниками Литвы.
Но дани Литве было мало. Не оправились еще от мора, явился под городом князь Витовт с полками. От посланных узнали — идет Витовт воевать татар, к городу же свернул, чтобы помирить князей — братьев Юрия и Глеба. Суд однако вышел плохой. Обманом захватило литовское войско город, Юрий и Глеб стали полонянниками Литвы, а в Смоленске сел править наместник. Юрий из полона бежал, и когда побили татары литовское войско, явился князь Юрий под Смоленском с тестем своим, рязанским князем Олегом. Все черные люди в Смоленске давно только этого и ждали. Разогнали мужики кольями и топорами бояр, сговаривавших их стоять за Витовта против рязанской рати, и открыли ворота своему православному князю.
Сел в Смоленске опять князь Юрий, боярам, какие доброхотствовали Литве, велел он отсечь головы. Два раза подступал Витовт с полками к городу, бил каменными ядрами, но так и ушел ни с чем. Юрий видел: в одиночку против Литвы Смоленску не устоять. Уехал князь Юрий в Москву просить великого князя взять смоленскую землю под московскую руку. Князь Юрий за ворота, а бояре-доброхоты уже шлют Витовту весть: «Приходи, володей». Нежданно нагрянула к Смоленску литовская рать. Литва еще на Чуриловке, у бояр уже городские ворота нараспашку, вышли навстречу литве с хлебом-солью. Так тщанием боярским стал город с тех пор под Литвой.
Братчинники, понурив головы, слушали невеселые Кречетовы бывальщины. Не будь переветчиков- бояр, не видеть бы Литве Смоленска, как ушей своих. Не гнули бы хребты под чужеземцами смоленские люди. Не разорял бы поганый недоверок пан Глебович беззаконными данями.
Выпили братчинники по чаше, стали вспоминать, как два десятка лет назад поднялись черные мужики мещане на наместника Андрюшку Саковича. При Андрюшке не было житья никому. Боярам дал он полную волю, от бесчинств и грабежей слуг боярских и шляхты не было под городом ни проезда, ни прохода. Наместничьи слуги забирали на торгу у купцов и ремесленников все, что только понравится, волокли на наместничий двор. Челобитчиков, какие приходили бить челом на своевольства, выгоняли вон палками. Когда пришла весть, что умер король Сигизмунд, решили смоляне — пришло время сбросить с шеи литовских недоверков.
Всему делу заводчиками были Кречетов сын Курбат и торгован Богдан Калашник с несколькими мужиками бочарниками и кузнецами. Летним утром повалили слободские люди на Смядынь к загородному наместничьему замку. Андрей Сакович, угадывая недоброе, успел собрать ночью в замок бояр и подгородную шляхту. Мещане шли с голыми руками. Послали Богдана Калашника и двух кузнецов уговорить пана наместника убраться из города без драки: «Не люб ты нам, уйди по-доброму. Мы себе по сердцу господина промыслим».
Стояли у замкового тына, тихо ждали, пока вернутся посланцы с вестью. В том, что Сакович уйдет по-доброму, не сомневались: «Куда литве против всего мира». О том, что еще ночью собрал наместник воинство, не знали.
Ждали ответа недолго, замковые ворота распахнулись, вместо долгожданного Богдана Калашника, вылетели на конях бояре и шляхтичи, убранные, как нужно было к бою — в кольчуги и панцыри. Передних, стоявших ближе к тыну, покололи копьями, порубили мечами, затоптали конями. Пан Сакович стоял в надворотной башне и кричал, чтобы бояре не жалели мужицкой крови. Много слободских людей легли головами. Курбата, отца Олеши, закололи копьем у самого тына. Богдана Калашника пан Сакович велел повесить на замковых воротах.
Слободские люди увидели, что с паном Саковичем по-доброму не сговориться, взялись за топоры и дубины, кое у кого были самострелы, оставшиеся от того времени, когда ходили воевать немцев. Ночью на звонницах Петра и Павла и у Николы Полетелого ударили в набат. Поднялись все слободы. К слободам подвалили лесные мужики-смолокуры. Ненавистного всем смоленским людям наместничьего маршалка Петрыку поймали у большого торга мужики-бочарники. Маршалок кричал и грозил бочарам. Бочары обозлились, кинули Петрыку в Днепр.
Пан Сакович видел — в замке ему не усидеть, разнесут слободские мужики замок по бревнышку, бежал тайно с несколькими боярами.
Убитых похоронили с честью и, посовещавшись на вече, сговорились, что сидеть теперь на княжении в Смоленске природному русскому князю. Послали в Дорогобуж послов к князю Андрею Димитриевичу. Андрей княжил недолго, против русского князя встала литовская шляхта, послали к королю Казимиру послов просить защиты.
Робкий Андрей Димитриевич вернулся обратно в свою отчину, а на княжение смоляне позвали князя
