в сторону нравственности в вопросах прав феодала относительно своих вассальных крестьян. Прочно бытующее в его начале право первой брачной ночи на территории принадлежащей ему деревне, считавшееся само собой разумеющимся, и не вызывавшее поначалу никаких возражений отцов и женихов, со временем вдруг стало выглядеть как низкое распутство, и начало не только получать противодействие снизу, но и облеклось в недостойную форму даже среди мнения самих дворян. Кому, какой вред наносил барин, единолично лишая девственности всех женщин, входящих в круг его земель? Он не делал с ними ничего такого, что не сделал бы с ними кто-нибудь потом, и, может быть, даже делал это более профессионально в силу определенного специфического опыта. А ведь до этого проблема девственности ни разу нигде вообще не прозвучала за всю историю культуры в качестве дилеммы - входит или не входит она в компетенцию правомочного хозяина девственницы. Его права никогда не оспаривались. Но вдруг в средние века возникло понятие девственности, как чистоты, а не как неготовности к эксплуатации, и возникло стремление отдать эту чистоту своему возлюбленному, как дар, сохраненный для него. Какие экономические причины или генетические причины перевернули так сильно представление об этом? Откуда физиологическое понятие стало понятием нравственным? Что превратило акт демонстрации собственности в акт насилия? Нравственность и здесь пришла из-за моря и установила свои незыблемые права через увеличение Добра.
Затем это приняло оборотную сторону, когда девственность приняла вид того самого фетиша, с которым нельзя было уже расстаться по законам любви, а можно было это сделать только по законам общества. Девственность ушла из-под нравственности непосредственно и вошла в плоскость человеческих догм. Теперь она не могла отдаваться по выбору девушки, и должна была сохраняться до того момента, когда за нее этот выбор сделают разрешительные для дефлорации акты венчания или законного брака. Девственность превратилось не в символ достояния непосредственно самой девушки, а в символ достояния законно избранного по устоям общества жениха, который мог даже и не вызывать у нее особой любви. Возродился некий персональный феодализм, поддерживаемый юстицией. То есть девственность стала принадлежать не столько самой женщине, сколько тому мужчине, который имел на нее даже более прав, чем она сама, поскольку не она сама могла распорядиться ею по своему усмотрению, а только он мог удостовериться в ней по праву, врученному ему законом или церковью. Вместо символа сокровенного избрания первого мужчины для познания любви, девственность превратилась в наказание и в нечто такое, решить проблему чего хотелось любым приличным для общества способом, а затем уже вступать на путь познания самой любви. Нравственность ее смысла была подменена внешним символом соблюдения регламента свадебного союза, и не одна женщина прокляла в свое время сам тот день, когда природа наделила ее таким отягчающим признаком, ожидая этой брачной ночи, где все может быть, а потом, иди - доказывай. В настоящее время девственность уже не является обязательным признаком первой брачной ночи, и через несомненно доброе изменение понятия о ее обязательности или не обязательности, никто не может отсутствие девственности осуждать, что, хотя и не предполагает бурного поощрения или активного подталкивания этого факта к жизни, но, все-таки,
Самое противоречивое явление в истории - войны, несмотря на свою фиктивную внешнюю ясность и некоторое изначальное несоответствие нравственности вообще, также претерпели во времени совершенно удивительные превращения под напором нравственного вмешательства. Уж, казалось бы, что может слушать и чему может вникать война, которая нацелена всеми своими средствами на решение крайнего вопроса - или тебя, или ты? Основная цель войны в тактическо-операционном плане - уничтожение армии противника. Но это только сейчас! Раньше война подразумевала, что оккупант будет убивать, грабить, насиловать и изгонять мирное население. А еще раньше и брать в рабство. Прошло очень много времени, прежде чем в сознании людей возникло понятие 'мирного противника', против которого применение оружия, не обусловленное военной необходимостью, - неоправданная жестокость. Только в 20 веке появилось понятие 'военное преступление', именно, как преступление против мирного населения. А до этого по праву победителя мирное и беспомощное население убивалось, если не успевало уйти в леса и болота. Иисус Навин, как с захлебывающейся гордостью пишется в Библии, убивал жителей покоренных городов всех, до единого. Если провести Нюрнбергский Процесс по преступлениям против человечества на итогах всей истории, то еврей Навин сидел бы рядом с антисемитом Гитлером и, возможно, у них был бы даже один адвокат на двоих - суть защиты была бы одной и той же по аналогии самой сути преступлений обоих. Но Гитлер осужден
Позже греки в своих междоусобицах уничтожали население городов полностью - мужчин убивали, а женщин и детей продавали в рабство. Ассирия покрывала стены завоеванных ею городов кожами из жителей. Обычай такой был. А зачем еще жители городов, как не для этого, в самом-то деле? Карфагенские воины Ганнибала Гизгена, взяв очередной город, украшали себя отрубленными частями тел их жителей. Развешивали по себе, как регалии. Руки, ноги, головы, кто во что горазд. Такие действия входили в состав понятия воинской доблести! Полководец, который не учинил резни на захваченных землях, был недостаточно доблестным, а солдаты, которые этой резней не упивались - плохие солдаты. Не странно ли, но по действительным фактам истории все население тех времен стояло из одних Чикатило! Но этот-то хоть знал, что поступает преступно, и его пример ужасает всех остальных, живущих сейчас. А те ведь считали, что поступают по самым высоким принципам действующих понятий о хорошем и плохом, и, наоборот, являли собой пример для детей! Так разве не усилилось Добро за это время в мире?
Все агрессивные войны по своему существу во все времена были грабительскими и преследовали одну простую цель - разорить соседа и забрать его имущество себе. Этих целей никто не скрывал, и этими целями вдохновлялись полки и когорты, а достижение этих целей создавало тем больше славы командиру, чем больше было награблено. В отчетах о победах подробно фиксировалось, сколько мешков, кораблей, пудов, сиклей, мер, телег, голов, штук и прочего наворовано силой в промыслово-завоевательном походе. Чем больше ограбил, тем более величественна была по смыслу победа. А что теперь? Теперь каждая агрессивная война, имеющая те же экономические цели попользоваться чужим, рядится в тогу необходимости. То политической, то национальной, то еще какой-нибудь, но никто уже прямо не заявляет - хочу силой оружия награбиться от пуза! Потому что за это славы уже не видать. Возникло понятие неправедной войны, и каждый стремится эту неправедную войну подать как нечто совсем не то, чем она на самом деле является. Природа войны осталась той же, природа человека, опирающегося в действиях на методы войны, так же все та же, а природа нравственной оценки всего этого - другая! Наверное, не извнутри самой войны она, все-таки, возникла, эта нравственная установка, что нападать и забирать чужое даже через личное геройство легионов - зло.
А что произошло с имиджем воителей? Раньше быть агрессором считалось высшей добродетелью. Везде у всех народов самым почетным добавлением к имени своего предводителя была пометка '- Завоеватель'. Этим гордились все поколения данной династии, и за это народ любил своих героев. Быть человеком, помышляющим день и ночь только о том, как бы напасть из-за угла на соседа, убить его, отнять имущество, забрать его женщин и детей, - это было просто-таки делом чести! Именно такой образ главаря- правителя вызывал восхищение и любовь своих, а также зависть чужих. А теперь? Теперь каждый в любой войне с обеих сторон старается доказать, что это на него напали, а он только защищается. Потому что если продемонстрировать свою агрессивность, то это будет порицаемо и закончится международной обструкцией. И войны, и агрессоры, их затевающие, вынуждены действовать 'на тихаря' и осторожно - нравственный смысл агрессии полностью перевернулся, став из похвального преступным.
Глядя фильмы про викингов, понимаешь, что эти мужчины могут вызывать симпатию только в условиях тех понятий нравственности, которые господствовали в их время, что мы и предполагаем, когда восхищаемся их военным умением. Но если сейчас объявится еще где-либо клан умелых воинов, которые
