охрану. Потом… — Телегин замялся.
— Что еще? — недовольно спросил Бергамов, скривив тонкие губы.
— Для полной гарантии секретности пришлось организовать ликвидацию ряда ученых, непосредственно занимавшихся разработкой кода запуска программы массового самоубийства заключенных. На это ушло еще полмиллиона.
— Что это еще за средневековье, Аркадий Игнатович? Да мы с вашими шпионскими играми никаких денег не напасемся!
— Никак нельзя было иначе, Самсон Эдуардович, — Телегин отвел глаза и потер лысину ладонью, — они же знали про то, что сигналом для запуска программы массового самоубийства отщепенцев является именно та самая строчка из песни этого, Романа Меньшикова, причем исполненная им самим вживую. Сами это все и разрабатывали. Как же их отпускать-то после этого…
— Надеюсь, это все?
— Все, Самсон Эдуардович, — облегченно вздохнул Телегин, — концов нет, лабораторию на Вологодчине мы зачистили с помощью лесного пожара, там теперь и трава не растет…
— О боже, — Бергамов махнул рукой, — когда же вы избавитесь от своих разорительных военных привычек, Аркадий Игнатович! Мы с вами не в Генеральном штабе, а вокруг нас не Курская дуга. Тоньше надо работать, постиндустриальная цивилизация на дворе!
Еще раз махнув рукой, Бергамов повернулся к Додоеву:
— Ну а вы чем порадуете, Казбек Магомедович? Что у вас по расходам на практическую реализацию проекта?
— Мало хорошего, уважаемый Самсон Богданович! — встрепенулся Додоев, блестя карими глазами. — Большие деньги улетели, и все псу под хвост!
Он вынул из кармана стопку мелко исписанных листков бумаги и разложил их перед собой на столе.
— Вот! — костистый кулак Додоева лег на бумаги. — Все тут!
Он вскочил и принялся считать, загибая пальцы правой руки:
— Двадцать миллионов баксов на покупку заброшенной кинофабрики в Химках и на отступное азербайджанцам, которые сидят на этой территории, это раз. Пятнадцать миллионов на восстановление и на покупку нового оборудования в Швеции и на взятки таможне, чтоб не проводила поставки по документам, это два…
— Да вы сядьте, Казбек Магомедович, — с досадой прервал его Бергамов, — и говорите спокойно, шекспировских страстей и без вас предостаточно!
Додоев дернул щекой, однако сел.
— Хорошо, что фильмы для копирования удалось достать практически задаром, — продолжил он уже более спокойно, — с этих пиратов паршивых хоть шерсти клок. Этот, как его, Стропилло постарался напоследок, царствие ему небесное. Но копирование, вписка этого двадцать пятого кадра!
Он опять не сдержался и хлопнул кулаком по столу.
— Это же ювелирная работа, это как шайтан бритвой водит! Короче, еще пятнадцать миллионов на производство, это три.
Аккуратно вписывая цифры столбиком в свой блокнот, Бергамов мрачнел с каждой минутой.
— Ну а главное — то, что в-четвертых, — голос Додоева упал до шепота, — я честью поклялся, я людей своим словом повязал, диаспору подключил! Тысячи людей работали, развозили пленки по зонам. Взятки давали начальникам-шмональникам, чтоб крутили бесперебойно, рисковали… Что деньги! Деньги я отдал, еще восемь миллионов этих президентов американских, пропади они пропадом, но я теперь опозорен, слово не выдержал…
Додоев опустил голову и смял бумажки со своими выкладками.
Бергамов раздраженно посмотрел на него и подвел жирную черту под столбиком цифр в блокноте. Потом отодвинул от себя блокнот и встал:
— Итак, — сказал он с расстановкой, — расходы по операции, которая могла бы стать подлинным триумфом нашей организации, составляют… — он заглянул в блокнот, — … составляют шестьдесят три миллиона долларов. Результат нулевой.
Отойдя к панорамному окну, Бергамов закурил. Тонкая коричневая сигарета подрагивала в его пальцах.
— Нет, хуже, чем нулевой! — повысил он голос, внезапно повернувшись к собравшимся.
Доставший было из кармана пачку «Беломора» Телегин вздрогнул и бросил ее на стол, так и не достав папиросу. Додоев отвернулся.
— Хуже, чем нулевой! — повторил Бергамов, вдавив в полированный подоконник едва раскуренную сигарету. — Эпохальный, можно сказать, исторический план по уничтожению уголовной сволочи, паразитирующей на теле нашей несчастной страны, план, который был способен перевернуть жизнь России и привести нас к власти — этот план сведен на нет каким-то распоясавшимся попрыгунчиком с микрофоном! И это говорите мне вы — мозг, элита из элит, руководители организации, объединяющей цвет вырождающейся нации!
Переставший сдерживаться Бергамов уже почти кричал:
— Сначала этот никчемный паяц, этот клоп, возомнивший о себе невесть что, нагло отказывается ехать на гастроли по исправительно-трудовым учреждениям и делает таким образом невозможным запуск программы на самоуничтожение окопавшихся там дармоедов! И мы — мы! — не можем с ним ничего сделать! Потом он фактически объявляет нам войну, то есть в одиночку противостоит глубоко законспирированной структуре, имеющей соратников практически во всех эшелонах власти, — и выигрывает!!! Выставляет нас на посмешище, провоцируя международный скандал, пропихнув в эфир телеинтервью с погаными разоблачениями изменника Петрова, слизняка, приспособленца, сволочи…
Взяв себя в руки, Бергамов вернулся к столу и снова сел, с раздражением отбросив в сторону блокнот.
— Если Казбек Магомедович в чем-то и прав, — помолчав, сказал он уже обычным бесстрастным голосом, — так это в том, что мы опозорены. И это никому даром не пройдет. Есть ответственный за нормальное функционирование Северо-Западного отделения организации. Изменник Петров был его креатурой, ему и было поручено разобраться с ним. Где Самоедов?
— Здесь, на верхней палубе, — тут же откликнулся Телегин и несмело улыбнулся, — волнуется в ожидании…
— Не время шутки шутить, Аркадий Игнатович, — оборвал его Бергамов, — самое время всем поволноваться, а не одному Самоедову. Давайте его сюда!
Телегин быстро подошел к пульту, расположенному под жидкокристаллическими дисплеями, нажал клавишу. Тут же с мягким шипением открылась входная дверь, и в проеме показался бледный Самоедов.
— Самоедов, что с Петровым? — не глядя спросил Бергамов.
— Самсон Эдуардович, — заторопился Самоедов, не осмеливаясь приблизиться, — я все выполнил, он уже на дне Обводного канала…
— Милиция?
— Отрабатывает единственную версию — самоубийство на почве неприязненных личных отношений с женой…
— Журналистская сволочь? — все так же не глядя осведомился Бергамов.
— Скончался позавчера от сердечной недостаточности, перетрудился, бедный, на нервной работе, мы использовали те самые порошочки, которые раздобыл еще покойный Петров у отставных химиков из кагэбэшных лабораторий…
Бергамов опять помолчал, пододвинул к себе блокнот, полистал его.
— Ладно, садись, — наконец смилостивился он, — хоть кто-то что-то путное сегодня доложил, да и тот — Самоедов…
Некоторое время все молчали. Потом Бергамов постучал ногтем по зеленому сукну стола.
— Так, — сказал он наконец, — сделанного не воротишь. Но и останавливаться мы не должны, не имеем права. На карту поставлены наш престиж, наши деньги, наше заслуженное право распоряжаться
