type='note'>[375] пешком ради того, чтобы послушать знаменитого любекского органиста Букстехуде. Тем более огорчительно для И. С. Б. было то, что ему не довелось лично познакомиться с Генделем, этим действительно великим человеком, которого он так высоко почитал.
Но, быть может, в этой связи кому-нибудь придет на память известная история о том, как знаменитый (не без основания) французский органист Маршан прибыл в Дрезден, с тем чтобы состязаться в игре на органе с Бахом, и, не снискав победы, скромно ретировался в свое отечество, тогда как у маршала графа фон Флемминга этого события ждал [сам] король вместе с блестящим обществом. Маршан пренебрег вознаграждением в 1000 талеров и с предельной поспешностью удалился. — Уж не полагает ли кто-нибудь, что как музыкант Бах держался вызывающе, что он был хвастуном, которого вынужден был сторониться мирно настроенный Гендель? Нет, Бах всего лишь был горд теми достоинствами, какие у него-таки были, и никогда не стремился к тому, чтобы кто бы то ни было ощутил его превосходство. Напротив, он был исключительно скромен, терпим и обходителен с другими музыкантами. История с Маршаном стала известна благодаря другим людям; сам Бах рассказывал ее крайне редко, только тогда, когда невозможно было сдержать напор собеседников. Вот всего лишь один пример его скромности (я был тому свидетель): как-то раз Баха навестил Хурлебуш, (с. 167) прославленный в те времена мастер игры на клавире и органе, и по просьбе [Баха] сел за инструмент; так что же он Баху сыграл? — [Свой] напечатанный менуэт с вариациями. Бах же сыграл ему (что называется, всерьез) кое-что в своей манере. Тронутый учтивостью и приветливостью Баха, гость подарил детям Баха свои отпечатанные [типографским способом] сонаты, дабы те их разучили, хотя уже тогда сыновья Баха умели играть совсем другие вещи. Бах только улыбнулся про себя, сохраняя скромность и приветливость. […]
[
257 (III/942, 943)
Гендель был, вероятно, единственным большим мастером фуги, свободным от какой бы то ни было педантичности. Он редко прибегал к сухим или неподатливым темам; его темы почти всегда были естественны и привлекательны. Напротив, Себастьян Бах, подобно Микеланджело в живописи, настолько пренебрегал легкостью, что гений его никогда не снисходил до простоты и изящества. Мне никогда не доводилось видеть фугу этого ученейшего и сильнейшего мастера на естественную и певучую тему — или же хотя бы один легкий и ясный оборот, не перегруженный тяжеловесным и трудным сопровождением <…>
Среди органистов нынешнего столетия Гендель и Себастьян Бах — самые прославленные. Многим нашим современникам все еще памятно то великолепие, то знание дела и то совершенство, с которым играл на органе Гендель, а Себастьян Бах, по свидетельству г-на Марпурга, соединял в себе качества многих великих музыкантов: фундаментальную ученость, плодотворное воображение и вкус — легкий и естественный.[376] […]
[
258 (III/675)
Известность Маршана проистекает не столько от его искусности, сколько от странностей его поведения; у нас же в Германии он известен прежде всего в связи с тем фиаско, которое он потерпел в Дрездене, где обладателем премии оказался не кто иной, как покойный (с. 168) капельмейстер Бах, — и это после того, как для Маршана стало чем-то само собой разумеющимся получать такие премии всюду — в Италии и везде, где бы ему ни доводилось побывать. Но ошибется тот, кто из дрезденского поражения Маршана сделает вывод, что он был плохим музыкантом. Ведь не случайно такой великий музыкант, как Гендель, всячески избегал встречи и какого бы то ни было общения с покойным Бахом, этим фениксом композиции и импровизации. Не станем же мы утверждать, что Помпей [Великий] был плохим полководцем, на том основании, что он проиграл [Юлию] Цезарю битву при Фарсале. В конце концов, не каждому дано быть Бахом. Я сам слышал от покойного капельмейстера горячие похвалы в адрес Маршана и его искусства. Да и много ли чести в победе над посредственностью? Для победы над посредственностью не было нужды выезжать с курьерской почтой из Веймара [в Дрезден]. Проще было бы найти кого-нибудь поблизости.
[
259 (III/693)
[…] Нет нужды распространяться здесь насчет того, что он <(И. С. Бах)> приводил в восхищение не то что Германию, а [всю] Европу: об этом и без меня все знают. Я же хочу лишь присовокупить к этой истине кое-какие, быть может, не общеизвестные обстоятельства <…> В § 345 [мне] доведется упомянуть Маршана, француза, некогда попавшего в Дрезден одновременно с нашим капельмейстером, что и навело людей на мысль устроить между ними состязание, дабы выявить, какая нация обладает наикрупнейшим мастером [игры на] клавиш[ных инструментах] — немецкая или французская. Наш соотечественник выступил в назначенное время, да так, что его соперник [просто-напросто] скрылся и тем самым выказал, что отнюдь не жаждет мериться с ним силами. Как-то раз, когда господин Бах был у нас в Эрфурте, стремление поточнее обо всем узнать побудило меня расспросить его об этом, и он все мне рассказал; кое-что здесь не место пересказывать, а кое-что я [тем временем уже] успел забыть.
[Я. Адлунг, «Наставление в музыкальной премудрости». — Эрфурт, 1758 г. ] (с. 169)
260 (III/696)
[…] Маршан, парижский органист, в 1718 году издал [способом гравировки] на меди продолговатым [форматом в] 4[-ю долю листа] 2 тетради, или, вернее, 2 пьесы [(сюиты!)], для клавира*.
* Он очень часто меняет ключи — как в правой руке, так и в левой. Лишь однажды они [(эти пьесы)] мне понравились, а именно: когда я, беседуя с капельм[ейстером] Бахом (в бытность его здесь) о том состязании (см. выше, § 356), сказал ему, что сюиты эти у меня имеются, он мне их сыграл в своей манере — очень бегло и искусно.
[
261 (III/811а)
[…] Рассказывают, что наш победитель, выбив у соперника почву из-под ног своей импровизацией, захотел помериться с ним силами еще и в чтении с листа и поставил перед ним пьесу собственного сочинения, которую он захватил с собой из Веймара (надо полагать, она была не из легких); когда же тот, не будучи в состоянии сыграть ее, от своей попытки отказался, его соперник взял сочинение француза, которое никогда прежде не видел, перевернул ноты вверх ногами и, к изумлению всех присутствовавших, в том числе и самого' Маршана, сыграл его с необыкновенной легкостью. […]
[
262 (III/914) [..]
Покинув Францию, Маршан в 1717 году прибыл в Дрезден, где своей игрой снискал особое расположение короля Польского и был так удачлив, что король предложил ему службу [с жалованьем] в несколько тысяч талеров. При капелле этого властителя состоял некто Волюмье, французский концертмейстер, который стал смотреть косо на своего соотечественника: то ли он завидовал предстоявшему Маршану благополучию, то ли просто почему-то невзлюбил его. Так вот, сей концертмейстер расписал Маршана музыкантам капеллы как человека высокомерного, ни в грош не ставящего (с. 170) решительно всех немецких мастеров клавира, и стал с ними советоваться насчет того, как хотя бы немного усмирить гордыню этого голиафа (коль скоро нет возможности удалить его из придворного общества). Когда же [музыканты] стали уверять, что веймарский камерный и придворный органист Себастьян Бах в любой момент в состоянии выступить на равных с французским придворным органистом, а то и превзойти его, Волюмье немедленно написал в Веймар и пригласил господина Баха, чтобы тот безотлагательно явился в Дрезден для состязания со знаменитым господином Маршаном. Бах приехал и — с позволения короля (но так, что Маршан об этом не знал) — был допущен на ближайший концерт при дворе в качестве слушателя. Когда Маршан — в ходе этого концерта — сыграл [на клавесине]
