Документы жизни и деятельности И. С. Баха

оригинальнейшая, красивейшая и благороднейшая мелодия постоянно сопровождается богатейшей, чистейшей и уместнейшей гармонией? Против этого великого человека Корелли, Скарлатти, Кальдара и Рамо, как бы ни были велики их достоинства сами по себе, — сущие отроки, чьи упражнения, полные разного рода ошибок и изъянов, просто несопоставимы с его совершенными творениями. Мы уверены, что наш автор полностью разделял бы наше мнение, если бы ему были известны сочинения этого человека. Нам кажется, автор наш обладает как раз такого уровня познаниями в искусстве, какой требуется для того, (с. 204) чтобы составить истинное представление о высоких достоинствах этого человека.

[И. Н. Форкель, «Музыкально-критическая библиотека». — Гота, 1778 г. ]

320 (III/887)

[…] От этого великого и всемирно знаменитого человека ничто в музыке не было сокрыто; все его вещи светятся мастерством и красотой, и он несравненнейшим образом умел сочетать одно с другим; а если принять в соображение бесконечное множество созданных им великолепных вещей, то нетрудно заключить, что прилежание его всегда оставалось неустанным. […]

[Запись в каталоге библиотеки принцессы Анны Амалии Прусской. — Берлин, 1783 (?) г.]

321 (III/875)

[…] Вообще, Верхняя Саксония — край, где, по сравнению с другими немецкими землями, скверного в музыке появляется всего меньше… Кажется, дух Себастьяна Баха и многих других мастеров, вышедших из этой земли и некогда утверждавших достоинство искусства, и поныне все еще над ней витает, разливаясь множеством ручейков.[417] […]

[К. Ф. Крамер (в «Альманахе музыки»). — Гамбург, 7.XII. 1783 г.]

322 (III/903)

Себастьян Бах. — Бесспорно, немецкий Орфей! Обретший бессмертие в себе самом и в своих великих сыновьях. Едва ли когда-либо на свет являлось древо, так скоро принесшее столь нетленные плоды, как принес их сей [могучий] кедр.

Себастьян Бах был гением высшего порядка. Дух его был столь своеобразен, столь грандиозен, что для того, чтобы его постичь, понадобятся целые столетия. Он с одинаковым мастерством играл на любой разновидности клавесина; а на органе — да кто же с ним сравнится? Рука его была гигантских размеров. Например, он мог брать левой рукой дуодециму, а тем временем промежуточными пальцами играть фигурации. Он выделывал пассажи на педальной клавиатуре с предельной точностью; он умудрялся так незаметно смешивать регистры [органа], что заворожённый слушатель, (с. 205) можно сказать, утопал в этом колдовском водовороте. Руки его были неутомимы, они выдерживали огромную нагрузку — целыми днями за органом. На клавире он играл с таким же мастерством, как и на органе, обнаруживая титаническую силу во всех частностях музыкального искусства. Комический стиль был ему так же привычен, как и серьезный. Он в одинаковой мере был и виртуозом, и композитором. Себастьян Бах был в музыкальном искусстве тем, чем Ньютон был во вселенской мудрости. Он создал множество сочинений, как церковных, так и камерных, но все они написаны в столь трудной манере, что в нынешние времена их уже крайне редко можно услышать. Его сочинения годового церковного цикла используются [теперь] крайне редко, хотя они являют собою неисчерпаемую сокровищницу для музыканта. В них то и дело сталкиваешься с такими смелыми модуляциями, с такой величественной гармонией и с такими неизбитыми мелодическими ходами, что неминуемо узнаёшь самобытный гений Баха. Но все более и более укореняющаяся мелкотравчатость музыкантов нового пошиба оборачивается почти полной утратой вкуса к подобным грандиозного калибра вещам; прежде всего это относится к его органным сочинениям. Вряд ли кто-нибудь когда-нибудь писал для органа с такой глубиною, с таким вдохновением, с таким пониманием существа искусства, как он. Но для исполнения этих произведений нужен настоящий мастер; ибо они столь трудны, что во всей Германии едва ли найдется два или три человека, способных безукоризненно их исполнить. Баховская органная фантазия, соната, концертная пьеса или хоральная обработка обычно изложена на шести нотоносцах: две строки для верхнего мануала, две для нижнего и две для педальной клавиатуры. Где и какой требуется включить регистр (а делать это надо без ущерба для темпа исполняемой пьесы) — большей частью указано в нотах. Педали поручается необычайно много дел, а лигатуры, пассажи и прочая органная орнаментика — все это так трудно играть, что иной раз приходится проводить над одной строкой целые часы. Мало того, и в правой, и в левой руке часто встречаются децимы и дуодецимы, а брать их — дело, доступное лишь гигантам.

Что касается клавирных сочинений Баха, то в них, надо признать, нет той грациозности, какая имеется в [музыке] (с. 206) нынешних [композиторов], но недостаток этот они возмещают своею силою. Сколь многому могли бы научиться у этого бессмертного мастера нынешние исполнители клавирной музыки, если бы они заботились не о легком успехе у модных мотыльков, а об успехе более весомом — об успехе у истинных знатоков искусства! Баховские сочинения [для клавира] — отнюдь не переложения пьес, предназначенных для других инструментов, а настоящие клавирные пьесы; он отлично разбирался в природе инструмента; сочинения его развивают руки и [в то же время] удовлетворяют запросы слуха. Обе руки заняты в одинаковой мере, так что левой не приходится ослабевать за счет укрепления правой. К тому же он так изобретателен, что в этом ему просто нет равных, разве что его собственный великий сын <(К. Ф. Э. Бах)>. Все эти достоинства Бах сочетал еще и с редкостным педагогическим даром. Крупнейшие органисты и клавесинисты всей Германии вышли из его школы; и если Саксония в этом отношении пока что заметно превосходит другие провинции Германии, то этим она обязана исключительно тому великому человеку, о котором здесь шла речь.[418]

[К. Ф. Э. Шубарт, «Эстетика музыкального искусства». — Хоэнасперг, 1784– 1785 гг.]

Музыка — не для музея и не для странствующих рыцарей от искусства

323 (III/892)

[…]…и другие крупные фигуры доказали, что часто подлинная выразительность заключена как раз в том, что бахианцами категорически запрещается и выдается за нечто принадлежащее к разряду смертных грехов музыкантов. Отсюда и та невыносимость, косность, бездушность, школярски понимаемая правильность, скованность и нескладность, бессмысленность, тяжеловесность и проникающая до мозга костей мертвенность, которая делает все баховские вещи столь неудобоваримыми — при всей их, надо сказать, чрезмерной приправленности так называемой гармонией высокого вкуса. Лишь слабосильным надобны крепкие бульоны. […]

[Высказывание неизвестного лица (в «Музыкальной библиотеке» X. А. Ф. фон Эшструта). — Марбург, 1785 г. ] (с. 207)

324 (III/935)

И — благодарение музам — дух [Иоганна] Себастьяна Баха перестал витать меж нас, средь публики! Приверженцы старого объясняют его исчезновение тем, что дух сей готов — пред дилетантами, строящими из себя виртуозов, — оплакивать то обстоятельство, что некогда он своей игрою изгнал из Германии <Луи Маршана — > подлинного виртуоза; но кто им поверит? — Нет, всё дело в том (и тут нас не разубедить!), — да-да, настоящая, истинная причина — в том, что тень Иоганна Себастьяна Баха слишком явственно ощущает свое ничтожество перед странствующими рыцарями музыкального искусства и потому стыдится прижизненного величия своего имени, а те немногие, кто и поныне все еще произносит это имя не иначе, как с глубочайшим пиететом, вызывают [у окружающих] сочувствие либо подвергаются осмеянию как педанты.

[Из журнала «Музыка», издававшегося К. Ф. Крамером. — Копенгаген, 16.III. 1789 г.]

325 (III/992)

[…] Дабы не упоминать здесь — в порядке примеров — те произведения искусства, память о которых у большинства музыкантов угасла настолько, что забыты даже имена их авторов, буду придерживаться лишь того, что принесло нам наше уходящее столетие. Ценность произведений Генделя, Себастьяна Баха и других достойных музыкантов своего времени признана всеми знатоками [музыки]. Но разве произведения эти — для мира нынешней музыкальной моды — не то же самое, что для теперешних воинов — [хранящиеся] в музеях старинные латы и шлемы? Разве они не истлевают — без всякого употребления,