В стране наших внуков

подшутила над ним! Не зная, что девочки поменялись местами, Ян думал, что это рука Ани.

Если бы он мог предполагать!

— Стихи не очень хорошие, — сказал он. — Местами нет рифмы, иногда размер неправильный…

— Сыграй их на рояле, — попросила Гана.

Яна, видя, что мальчик поднимается с места и сейчас ускользнет от нее, решила в последний раз поддразнить его и снова пощекотать. Но, расшалившись, она забыла об осторожности. Ян быстрым движением поднес руку к затылку и поймал Янину руку. Словно обжегшись, он тут же выпустил ее.

Яна отскочила в сторону, но было уже поздно. Она побледнела от страха и отодвинулась от мальчика на конец дивана, в ужасе ожидая, что теперь будет.

Ян тоже сел подальше и сурово нахмурился. Сестры ничего не заметили какое счастье для Яны!

— Ну, играй! Играй! — просили они. Но Ян заупрямился и больше не произнес ни слова. Они еще некоторое время упрашивали его; Яна тоже присоединилась к ним, чтобы отвести от себя подозрение. Она вдруг испугалась. Ян продолжал упорно молчать до той минуты, пока все они. совершенно расстроенные, не отправились к своим матерям.

А когда гости уходили, Ян отвернулся от девочек и не пожелал пожать руку Аничке. Всем стало ясно, что она чем-то обидела его. Настроение было испорчено, начались догадки, расспросы и выяснения. Мальчик, не сказав, что случилось, обиженно исчез куда-то. Яна делала вид, что она не виновата, Аня обливалась слезами. Напрасно пани Гана допрашивала своих дочерей — ей не удалось ничего узнать. Только пани Бедржишка была совершенно спокойна. Еще одна шишка — эка невидаль! Все равно он ей в конце концов все расскажет! Ничего не поделаешь, придется ему привыкать!

Прошло некоторое время, и Гана и Аня снова вспомнили о Енике и начали приставать к матери, чтобы она повела их к нему. Стоял ноябрь, началась слякоть, нечего было и думать о прогулках с коляской. Пани Гана сперва постаралась встретиться с пани Бедржишкой на расстоянии. Но экран молчал, никто не отзывался, было тихо и темно.

И вот однажды она взяла за руку Яну и отправилась вместе с ней на разведку к пани Бедржишке в домик «на курьих ножках». Она нарочно взяла с собой именно Яничку. Пани Гане хотелось наконец выяснить, что же произошло между детьми и почему Ян обиделся. Главное подозрение падало на Яну, потому что в тот несчастный момент именно она сидела рядом с мальчиком. Уже не раз мать пыталась склонить девочку к признанию. Однако Яничка, солгав в тот день, теперь уже боялась признаться, зная, что лгать нехорошо. Ей и самой хотелось покаяться, рассказать, что она натворила, она понимала, что заслуживает наказания, но еще больше ее страшило признаться во лжи.

Они подошли к вилле, окруженной большим садом. Персиковые, миндальные и айвовые деревья поднимали голые ветви к бесцветному небу; вода в бассейне была спущена, дно его покрывали гниющие листья, и на них лежал мертвый дрозд.

Пани Гана нажала кнопку у главного входа.

Дверь сама открылась. Они прошли по коридору и очутились в вестибюле во все комнаты были открыты раздвижные двери; но всюду было безлюдно и пусто. Они вошли в комнату Еника. Глобус, вложенная в парлофон лента, распахнутые дверцы шкафов, гитара на стене — все осталось нетронутым на своих местах, казалось, Ян вышел только ненадолго и сейчас вернется. Но никто не возвращался…

— Где же Еник, мама?

Пани Гана не знала, что ответить. Не было не только Яна, но вообще никого. На полу лежало незапечатанное письмо, которое, очевидно, забыли отправить. Пани Бедржишка писала своей сестре Елене в Радотин:

Дорогая сестра!

Мы расстаемся с Тобой надолго, и кто знает, может быть, и навсегда. Мы переезжаем в Одессу. Отчасти из-за Вацлава и его проекта. Он собирается строить в Ялте свои санатории «на курьих ножках». Но основная причина отъезда — наш Ян. Слышала ли Ты о докторе Муркине Иване Павловиче, который вернул зрение человеку, родившемуся с мертвыми глазами? Речь идет о граничащей с чудом регенерации отмерших клеток зрительного центра в мозгу. Я решила, не теряя ни минуты отправиться с мальчиком к этой знаменитости. Представь себе, дорогая, что еще есть надежда!

Мы все оставляем и летим! Если Тебя интересует наша вилла, возьми ее себе! Может быть, Ты и откажешься от такого подарка — я как бы слышу Твой голос, что у Тебя и без нее довольно забот…

Но если Тебе не нужна вилла, то приди и выбери себе хотя бы что-нибудь на память. Однако поторопись, время не ждет, пожалей наши вещи! Особенно жалко рояля, если он испортится. Это очень хороший инструмент.

Если он Тебе не нужен — у вас ведь есть своя «Лира» — попроси кого-нибудь взять его. Не позабудь выбрать себе что-либо из нашей фонотеки, в ней много замечательных произведений классической и современной музыки.

А, впрочем, ленты не портятся, пусть себе отдыхают, если они никому не понадобятся. Мы бросаем много хороших и дорогих нашей памяти вещей, которые с течением времени будут приходить в ветхость, — мне жаль их, но таков уж удел брошенных вещей…

Письмо было длинное, пани Гана не стала его читать до конца. Она очень рассердилась на свою приятельницу. С ее стороны было черной неблагодарностью даже не прийти проститься!

— Мама, что написано в этом письме?

— Мать Еника пишет, что они уехали…

— И больше не вернутся?

— Ну и что же?

— Никогда?

— Кто знает? Мир так мал, а человек так скор…

— И все здесь так и останется?

— Ну и пускай!

— Тогда я возьму себе что-нибудь на память, мама…

— Попробуй только что-нибудь тронуть! Нас никто не приглашал! — добавила она с горечью, взяла Яну за руку и быстро вышла из дома. И казалось, что озорной поступок и возникшее из-за этого недоразумение между детьми навсегда останутся тайной.

Шли годы, три сестры-голубоглазки росли. К восемнадцати годам они закончили образование и испытывали первые радости самостоятельной работы. В них пробуждалось чувство гордости оттого, что они нужны обществу, что они не лишние на свете, что труд, который, собственно, должен был бы приносить страдание, потому что только благодаря труду человек получает право пользоваться всеми земными благами, сам становится благом, самым большим благом. Без работы человек перестал бы быть человеком.

Гана стала инженером-геологом, специалистом по подземной газификации угля и вышла замуж тоже за работника геотехнической промышленности. Она чаще других сестер вслух вспоминала о Яне. Когда они собирались у матери на вечерах воспоминаний, Гана расспрашивала о нем, а иногда приносила и новые вести. Вести бывали всегда одни и те же: все по-старому Ян в Одессе, лежит в глазной клинике, его лечат лучшие врачи, но пока ничего не выходит…

Яна работала по распределению детского белья и так и осталась легкомысленной хохотушкой. Не было ничего легче, как рассмешить ее, и смех, постоянно звучал в ней самой и вокруг нее. И только на этих домашних «вечерах вздохов» она порой приходила в уныние, и всякий раз, когда упоминали имя Яна, ее охватывало беспокойство. Но она прекрасно умела владеть собой и скрывать свою тревогу. Она заключила дружбу с сотрудником соседнего автомобильного завода. Он работал мастером на автоматической линии № 9, производящей коленчатые валы, и нес ответственность за ее бесперебойный ход.

Аня стала камерной певицей. В ее больших голубых глазах по-прежнему светилось удивление, которое, появившись однажды еще в колыбели на ее лице, казалось, так никогда и не погаснет.

У Ани всегда было много друзей, и, очевидно, как раз поэтому она никак не могла выбрать себе среди них ни одного настоящего.