попугая, нарядная голова которого лежала отдельно.
– Это ведь дело ваших рук, мисс Монтейз, не так ли? – голосом первого трагика спросил Спраг.
Эллен Монтейз даже отшатнулась.
– У меня… мне даже нехорошо. Пожалуйста, уберите его… кровь…
Прокурор обернулся к зрителям и торжествующе объяснил:
– Убийца трепещет, столкнувшись…
– Ничего подобного она не делала! – взорвался Мейсон. – Мне стыдно за вас, Спраг. Эта молодая женщина вынесла ужасные муки. С ней обошлись поистине бесчеловечно. За эти сутки она узнала, что человек, которого она любила и считала своим мужем, убит. В час такого тяжкого испытания она не встретила ни у кого сочувствия. Нет, вместо этого ее горе выставляют напоказ…
– Вы произносите защитительную речь, – сказал Спраг с металлом в голосе.
– Нет, просто я дополнил и уточнил вашу.
– Я в состоянии сам ее закончить! – заорал прокурор.
Коронер стукнул по столу кулаком:
– Джентльмены, призываю вас к порядку!
Мейсон снова стал изысканно вежливым:
– Прошу извинить меня за несдержанность, но нужно считаться с тем фактом, что эта молодая женщина, находившаяся в таком нервном напряжении, что у нее могла бы начаться истерика, столкнулась с нечуткостью, желанием сыграть на ее вполне естественных чувствах. Любой человек, особенно женщина, на ее месте реагировал бы точно так. А прокурор усмотрел в этом признание ее вины и объявил об этом во всеуслышание. Конечно, это его привилегия, но всегда и везде нужно проявлять человечность…
– Я вовсе не старался ничего превратно истолковывать! – завопил Спраг.
Коронер нахмурил брови.
– Достаточно! Я согласен, что любой женщине тяжело смотреть на такую картину, к которой она была совершенно не подготовлена. Для чего понадобилось показывать эту птицу?
– Я просто хотел, чтобы мисс Монтейз опознала в убитой птице того попугая, которого ей принес муж в пятницу, второго сентября.
– Как будто это нельзя было сделать без окровавленных простынь, бросаемых ей под ноги, – проворчал Мейсон.
– Предупреждаю, что я не допущу в дальнейшем никаких личных выпадов, театральных представлений, окровавленных тряпок, мертвых птиц и прочего балагана! – громко заявил коронер, посмотрев поочередно на Мейсона и на прокурора. И добавил: – Продолжаем расследование.
– У меня все, – объявил прокурор.
– Могу ли я задать вопрос? – спросил Мейсон.
Коронер кивнул головой.
Мейсон шагнул вперед и заговорил тихим голосом:
– Не хочу излишне травмировать вашу нервную систему, но я бы попросил вас сделать над собой усилие, взглянуть на этого попугая и сказать, тот ли это попугай, которого ваш муж принес вам в подарок?
Эллен Монтейз испуганно округлила глаза, но потом все же подошла к убитой птице и тут же отвернулась.
– Не могу, – сказала она дрожащим голосом. – Знаете, у Казановы на одной лапе не хватало когтя. Если не ошибаюсь, на правой лапе. Муж говорил, что он пытался вытянуть сало из мышеловки…
– У этого попугая все когти на месте, – сказал Мейсон.
– Тогда это другой попугай.
– Мисс Монтейз, постарайтесь все же так не переживать. Необходимо, чтобы вы сделали еще одно опознание.
Он подал сигнал Дрейку, который, в свою очередь, шепнул словечко дежурному, находившемуся в коридоре. Тот немедленно появился в дверях с клеткой, в которой сидел попугай.
Наступила такая напряженная тишина, что негромкие шаги детектива по ковровой дорожке казались раскатами грома.
По-видимому испугавшись этого молчания, попугай презрительно рассмеялся.
Эллен Монтейз слегка улыбнулась, очевидно, с большим трудом ей удалось справиться со своей истерикой.
Мейсон взял клетку у детектива.
– Тише, Полли! – сказал он.
Попугай наклонил голову сначала в одну сторону, потом в другую, повел с забавным видом блестящим глазом по всему залу. Когда Мейсон поставил клетку на стол, попугай повис на трапеции, раза два перевернулся в воздухе и уселся на перекладине, явно ожидая одобрения.
– Полли умница! – похвалил Мейсон. Попугай нахохлился.
Эллен подошла к клетке.
– Но ведь это же Казанова! – воскликнула она. – А шериф мне сказал, что его убили!
Попугай, наклонив головку, сказал низким гортанным голосом:
– Входите и садитесь, прошу вас. Входите, садитесь в кресло…
Взмахнув победно крыльями, он крикнул:
– Положи пистолет, Эллен! Не стреляй! Господи, ты меня застрелила!
Зрители смотрели широко раскрытыми глазами: очевидно, они присутствовали при том, как попугай обвиняет свидетельницу.
– Это точно Казанова! – воскликнула с радостной улыбкой Эллен.
Прокурор заговорил снова тем же драматическим тоном:
– Я хочу, чтобы слова попугая были записаны в протокол. Попугай обвиняет свидетельницу. Пусть это будет зафиксировано в протоколе.
Мейсон насмешливо посмотрел на него.
– Должен ли я понять, что вы включаете этого попугая в число свидетелей?
– Попугай сделал заявление, я требую, чтобы оно было занесено в протокол.
– Но попугая не приводили к присяге, – напомнил Мейсон.
Прокурор обратился к коронеру:
– Попугай сделал заявление. Его все ясно слышали.
– Я бы очень хотел знать, считает ли прокурор попугая свидетелем обвинения?
– Какое это имеет значение? Попугай сделал заявление. Внесите его в протокол.
– Если попугай включается в число свидетелей, – сказал Мейсон, – я должен иметь право на перекрестный допрос.
Коронер возмутился:
– Что за ерунда! Попугай не может быть свидетелем, но он что-то сказал. Если желаете, эти слова можно внести в протокол. Я думаю, что Жюри прекрасно понимает положение вещей. Лично я никогда не верил в разумность внесения тех или иных слов в протокол, а потом их вычеркивания. Когда присяжные что-то слышат, они это слышат. И достаточно. Продолжайте допрос.
– Мне думается, что у меня больше нет вопросов.
– У меня тоже… впрочем, подождите. Если этот попугай Казанова, то откуда же взялся тот попугай, которого убили? – спросил Спраг, обращаясь к Эллен.
– Я не знаю.
– Он был в вашем доме?
– И этого я не знаю.
– Вы должны иметь к этому какое-то отношение.
– Не имею ровно никакого.
– Но вы уверены, что это Казанова?
– Да, конечно. Во-первых, вы же видите, у него не хватает одного когтя. Ну, а потом, он всегда говорил про этот пистолет.
– Так вы слышали это и раньше?
