Вот ведь зараза… Не было печали… Раньше делал что хотел, а теперь – что коллеги скажут!
…Утро встречает меня пронзительным визгом. Подпоручик Махаев, в простоте душевной, как обычно влетел в мою спальню поднимать меня на утреннюю 'гимнастику' и, ненароком, пробудил Моретту. Уснуть мне удалось только часа за два до рассвета (и Моретте, само собой, тоже), так что разбудить меня было весьма проблематично. Чего не скажешь о моей ненаглядной. Видимо, события последних дней сильно потрепали ей нервы, так что спала она, как говорится, вполуха и полглаза. Явление Махаева, которого она спросонья приняла то ли за грабителя, то ли за террориста, произвело на нее неизгладимое впечатление. В результате мне пришлось битых полчаса утешать и успокаивать свою нареченную. Однако привыкайте, ваше высочество. При дворе русского наследника вас еще и не то ожидает…
Рассказывает принцесса Виктория фон Гогенцоллерн (Моретта)
Этот день был, без сомнения, самым лучшим, самым прекрасным днем в ее жизни. Санкт-Петербург, расцвеченный флагами, императорская чета, принявшая ее удивительно ласково и, конечно же, Ники, который не отходил от нее ни на шаг. Она перезнакомилась со своим новым двором – молодыми фрейлинами, камер и статс-дамами, которых ей любезно предоставила императрица Мария. Старшая статс-дама, Анна Энгельман, хлопотала и заботилась так трогательно, словно обрела давно потерянную дочь…
… А вечером был прием и бал. Ники, милый Ники, зная, что у нее нет с собой никаких нарядов, списался с братом Вилли и получил все нужные размеры. И на новой родине ее ждал целый великолепный гардероб! Императрица прислала ей изумительный гарнитур – диадему, кольца и серьги – с великолепной бриллиантовой осыпью и теперь она могла блистать на балу так, как и положено невесте русского наследника.
На балу к ней с поздравлениями подходили родственники Ники. Ей особенно понравился великий князь Сергей, преподнесший очаровательный подарок – платиновый бювар, украшенный uralskimy samotsvetamy, русскими гербами и ее монограммой. Ей так понравился подарок, что она даже хотела уделить Сергею Александровичу вальс, но вдруг заметила, как Ники поморщился и прошептал одному из своих kazak'ов:
– Uznay, kto etogo pidora nadoumil podarky delat'. Zavtra dolojish, – и ответ kazak'а – Ne bespokoysia, batushka-gosudar'. Uznaem, kto etogo mujelojtsa sprovоril…
Слова были непонятны, но тон, которым они были произнесены, не оставлял сомнений: Ники очень недоволен. Тогда она попросила Энгельман перевести…
Услышав вопрос, Анна Карловна поперхнулась, покраснела, но, собравшись с духом, все же объяснила ей смысл услышанного. Она ошарашено посмотрела на старшую статс-даму, а потом решительно двинулась к Ники:
– Любимый, скажи, а твой дядя Сергей действительно, – она запнулась, но закончила решительно, – pidor?
Николай изумленно уставился на нее, затем усмехнулся:
– К сожалению, правда, моя любовь.
– Милый, я хочу… нет, я просто настаиваю, чтобы ты раз и навсегда отказал ему от нашего дома.
Она ждала, что Ники рассердится, но он только широко улыбнулся, приобнял ее и прошептал:
– Я так счастлив, жизнь моя, что у нас с тобой полное взаимопонимание по этому вопросу…
… Потом был гром оркестра, вихрь танца, твердая рука, обнимавшая ее талию. Было искристое шампанское, прекрасное русское вино, похожее на любимый ею рейнвейн, только слаще. Ники сказал, что оно называется Zimljanskoe, и она дала себе слово при первой же возможности послать такого вина милой Доне и любимым сестрам. А потом были покои цесаревича, и прекрасная, волшебная ночь…
…Утро следующего дня было на удивление безобразным. Сначала она ужасно перепугалась, увидев в спальне чужого. Оказалось что это – один из адъютантов Ники, пришедший звать его на какую-то 'русскую гимнастику'. Нечуждая спорту, который усиленно внедряла маменька, и знакомая с Мюллеровской гимнастикой, она решила посмотреть, чем занимается ее любимый, а может и самой показать что-нибудь. Ведь недаром ее фрейлины там, в Берлине, говорили, что она удивительно привлекательна, когда в купальном костюме делает упражнения герра Мюллера… Увиденное потрясло ее до глубины души. Оказалось, что в русской гимнастике мужчины просто колотят друг друга. Да еще как колотят! Она чуть не потеряла сознание от ужаса, когда на Ники кинулись рrince Serge и двое kazak'ов. Ей показалось, что ее любимого сейчас просто убьют. В страхе она зажмурилась, но когда открыла глаза, то увидела, что один из kazak'ов лежит на полу, беззвучно открывая рот, второй – сидит, бессмысленно выпучив глаза, а Ники наклонился над Васильчиковым:
– Извини, Сергей, не рассчитал. Рука-то цела?..
Позже за завтраком она твердо потребовала от жениха прекратить эти ужасные занятия. К ее изумлению Ники решительно, хоть и мягко, отказал ей. 'Ничего, – подумала она. – После свадьбы, мой милый, мы еще вернемся к этой теме…'
… Не менее ее поразил завтрак. Когда в поезде к завтраку собрались офицеры и ординарцы, она решила: это из-за того, что вагон тесен. То же было и во Франции, но то был путешествие. Однако во дворце оказались те же обычаи…
– Милый, мне так хотелось позавтракать с тобой вдвоем…
– Но мы же и завтракали вместе, вдвоем.
– Ты не понял: я хотела позавтракать только с тобой вдвоем, – она укоризненно посмотрела на него. – Зачем ты позвал всех своих офицеров, kazak'ов, солдат?
– Видишь ли, счастье мое, они же охраняют нас. Так разве же можно не посадить их за стол?
– Пообещай мне, милый, – она прижалась к нему и погладила по щеке, – обещай мне, что отныне мы будем завтракать только вдвоем, да?
Оказалось, что и этого тоже не будет. А после завтрака Ники и вовсе убежал заниматься какими-то отвратительными делами и оставил ее одну. Она сидела, надувшись и думала о том, что пока можно потерпеть, но вот уж после свадьбы… После свадьбы она наведет здесь порядок. Настоящий прусский порядок…
Рассказывает Олег Таругин (Цесаревич Николай)
К моему несказанному удивлению, несмотря на всю кутерьму по подготовке моей с Мореттой свадьбы, венценосец не забыл своего обещания по поводу Рукавишникова и все-таки вызвал его для собеседования. А посему, через пару дней после нашего возвращения, ко мне, замордованному до крайности проблемами с финансами, Финляндией, училищами и Мореттой, ворвался Димыч собственной персоной:
– Оле… – тут только он соблаговолил заметить, что мы в кабинете не одни и моментально выправился, – Ваше Императорское Высочество, разрешите?
Оказывается, мой личный конвой уже принял от Ренненкампфа, Махаева, Шелихова – короче, от тех, кто видел нашу встречу в Нижнем – информацию, что этот 'купчина' вхож в ближний круг. Потому его никто и не остановил, как не стали бы останавливать Шелихова или, скажем, Альбертыча. Так что переживал я по поводу Димки зря, хотя… Мама моя, императрица! На Димыче красуется модный, в талию, сюртук парижского кроя, дорогущего сукна… НА МОЛНИИ!
Сидящий у меня бывший министр финансов Бунге в изумлении поворачивается посмотреть на нового посетителя. Видимо решив, что молодой человек в модном партикулярном платье – в лучшем случае собутыльник цесаревича, он продолжает свою речь:
– …свидетельством провала дефляции стало также стеснение внутреннего денежного рынка. Бумажных денег, ваше императорское высочество, стало слишком много по отношению к разменному фонду, но недостаточно для обеспечения потребностей национального хозяйства. В отличие от других европейских
