- А ты?
- С ишаном посоветуюсь.
- Не надо.
- Почему?
- Все они заодно с ханом.
- Мой - нет.
- Ну, смотри сам. Не верю я им.
- Моему - верь. Прощай, Ходжа. Завтра поговорим.
- Прощай, Тимурсултан.
Вернувшись в юрту, туркмен ощупью, не зажигая огня, улегся на свое место. Немного погодя легонько похлопал Симмонса по плечу, прошептал еле слышно:
- Спите, таксыр? *
* Господин.
- Нет.
- Слышали?
- Слышал.
Наутро в переговорах принял участие еще один человек: изможденный, с реденькой седой бороденкой и усами старик в огромной чалме. Симмонс тотчас мысленно окрестил его божьим одуванчиком. Участия в разговоре одуванчик не принимал, сидел молча, покачивая головой и перебирая продолговатые величиной с виноградину каждая янтарные четки.
Тимурсултан согласился помочь рабам, но, когда заговорили о сроках,уперся на своем:
- Теперь воевать нельзя - год овцы. Вот следующий будет год обезьяны, тогда можно.
Покосился на хан-ишана. Старик, не поднимая глаз, кивнул.
Попытка форсировать события не увенчалась успехом. Удалось лишь заинтриговать Тимурсултана и заручиться его поддержкой. Ходжа-Нефес отправился к себе в Бадыркент. Савелий был возвращен в свою реальность, в ночную полную спящих рабов кулхону. Утром, узрев его новое облаченье, плешивый Сайд изумленно вытаращил глаза, но отобрать одежду не посмел. Симмонс с Дюммелем возвратились в Ново- Ургенч и, распив бутылку рейнвейна, отправились спать, чтобы успеть утром к церемонии открытия узкоколейной железнодорожной ветки.
Играл военный оркестр. Полковой священник размахивал кадилом. 'Отцы города' произносили цветистые речи. Дюммель превзошел самого себя, всюду совался, командовал, сказал маловразумительную, зато пылкую речь и даже разбил бутылку шампанского о переднее колесо локомотива, но под конец упился до положения риз и укатил куда-то на фаэтоне, распевая во все горло немецкие песни фривольного содержания.
Потом избранное общество совершило прогулку в открытых вагонах до пристани Чалыш, где на берегу Амударьи в специально возведенной беседке сверкали белизной крахмальные скатерти банкетных столов.
Торжество удалось на славу. Не умолкая играл оркестр, звучали здравицы в честь царствующей фамилии, официанты сбились с ног, подавая гостям все новые и новые смены блюд. Чуть поодаль, выставленный на всеобщее обозрение, висел десятипудовый сом-гигант и хлопотали возле огромных котлов повара-хорезмийцы.
Эльсинора в белом открытом платье сидела рядом с Симмонсом и впервые с тех пор, как они прибыли в Хорезм, он видел ее улыбающейся. Когда начались танцы, первым галантно пригласил Эльсинору на тур вальса полковник Трубачев, а Симмонс присоединился к компании промышленников и финансистов за карточным столом. Наблюдая за женой, он радовался происшедшей в ней перемене: она была оживлена, весело смеялась и самозабвенно, хотя и неумело, отплясывала мазурки, чардаши, падэспани, польки.
Потом он потерял ее из виду, но сначала не придал этому значения. Лишь через час почувствовал смутное беспокойство и, извинившись, поднялся из-за стола.
Среди веселившихся Эльсиноры не было. Томимый недобрыми предчувствиями, он пошел вдоль берега и вскоре действительно увидел ее над невысоким обрывом в компании какого-то субъекта в котелке и партикулярном костюме с тросточкой. Помахивая тростью, котелок чтото говорил Эльсиноре, та рассеянно кивала, глядя куда-то вниз.
'Однако, - раздраженно сказал себе Симмонс, - недурно для начала. Можно сказать, первый выход в свет и вот на тебе! Я не я буду, если не швырну его в реку!'
Незнакомец оглянулся. Круглое невыразительное лицо, бесцветные глаза, коротенькие усы щеточкой: ни дать ни взять филер сыскного отделения.
- Добрый вечер, мистер Симмонс, - раскланялся филер, приподняв котелок. - Примите искренние поздравления.
Симмонс буркнул что-то невразумительное.
- Мадам захотелось прогуляться, - объяснил субъект. - Я составил ей компанию. Засим позвольте откланяться.
Он водрузил котелок на голову и быстро зашагал, выбрасывая вперед трость.
- Что это за тип? - осведомился Симмонс. Эльсинора, словно не слыша, продолжала смотреть вниз. Проследив за ее взглядом, Симмонс увидел сидящего на борту лодки пожилого каючника. То и дело опуская ноги в воду, он широким кривым ножом срезал с подошвы толстую, как копыто, растрескавшуюся мозоль.
- Люси! - резко окликнул Симмонс.
Она вздрогнула и подняла на него глаза.
- Что случилось?
Ему пришлось дважды повторить вопрос.
- М-ничего.
- Что это за тип?
- Кто?
- Тот, в котелке!
- Н-не знаю. Я его впервые вижу.
Симмонс с трудом подавил в себе желание отвесить жене полновесную пощечину. Взял ее за руку, произнес негромко, но твердо, не допускающим возражений тоном:
- Домой!
Возле беседки навстречу метнулся проспавшийся Дюммель.
- Фаэтон! - коротко приказал Симмонс.
- Пароход готов для круиза-с... Извольте...
- Я сказал фаэтон, идиот!
- Сей момент!
Отпихнув в сторону возницу, Симмонс сам взялся за вожжи. Версты две он нещадно гнал коня, и тот, испуганно всхрапывая, шел размашистым галопом. Когда растаяли позади огоньки пристани, Симмонс бросил поводья и повернулся к спутнице. Лошадь пошла шагом.
- Почему ты молчишь?
Она пожала плечами.
- Я был с тобой груб. Прости.
Она промолчала.
- Ну хорошо, я не стану допытываться, кто этот субъект и откуда ты его знаешь. Но так не может продолжаться, пойми!
- А разве можно что-то изменить?
- Да, черт возьми! Можно! Нужно изменить!
- Ты уверен?
- Я ни в чем не уверен. Но я делаю все, что могу.
- Ты хочешь вернуться?
- Туда, откуда мы прибыли, - нет!
- Тогда куда? Объясни.
