Молодой агроном с самого начала был против письма: большая ли, малая ли будет рядом электростанция, по-старому все равно не жить. А уж если вырываться на простор, то на большой — земли тут немеряные. Чем в Ново-Кряжеве хуже живется? Никуда не плавать — земля, вон она вокруг. Ее сколько угодно. Дюжев отмалчивался. Он помогал писать письмо, вел подсчеты, делал выкладки, но слова своего не говорил:
— Я тут гость… Это решать хозяевам…
И только когда однажды, среди ночи, Иннокентий Седых разбудил его и, не зажигая света, взволнованным голосом сообщил, что письмо все-таки ошибка и что надо, пожалуй, самим, до приезда комиссии, уговорить земляков отказаться от своей жалобы, Дюжев обнял его и пожал руку так, что склеились пальцы…
И сразу будто спала морока, дурманившая голову, вязавшая по рукам и ногам. Иннокентий вновь не слезал со своего «козелка», вместе с любимцем своим Толыней носился по окрестностям, осматривал близкие поймы рек и речушек, изучал карты, ища места, удобные для хлебопашества и животноводства. Тут уж он поднял на ноги и науку в сельскохозяйственном институте, и практику в лице Савватея и его сверстников, старых охотников, знавших каждую поляну, каждый ручеек на сто верст в округе. И нашлось такое место, что было близко и к воде и недалеко от новой шоссейной дороги. Нашел на крутом берегу реки Ясной, чуть выше по течению от места, где Анатолий Субботин уже расположил так называемые молодежные выселки.
Вот тогда-то и развернулась вовсю энергия этого уже немолодого человека. Ему удалось внушить односельчанам мысль: уж если и суждено жить на новых местах, пусть огромный колхоз «Красный пахарь» станет образцовой молочной и овощной фермой рождающегося города Дивнояр-ска. Эта идея произвела впечатление и в районе и в области, и под нее хозяйственному председателю удалось добиться у Литвинова помощи тракторами, строительными материалами, а у области — кредитами. Иннокентий первым разобрал на острове свой двор и, пока его перевозили, жил теперь то у отца на пасеке, то в Ново- Кряжеве, куда до поры переехали к своим молодым родственникам некоторые жители переселяющегося села.
Все работы на острове он поручил Дюжеву, а сам хозяйничал на новом месте, «сажал» перевезенные избы на участки, руководил строительством. На острове он не показывался, боясь бередить тоску, которую гасил работой. И все-таки прошлое, от которого он старался уйти, настигло его, нанесло ему напоследок жестокий удар.
Люди, разбиравшие в Кряжом дворы, срубы колхозных служб, избы, не раз уже натыкались на памятники здешней старины. Чтобы все это. не пропало, правление колхоза пригласило из области археолога. Прибыл старый знакомец, Станислав Сигизмундович Онич, и вскоре же под зданием староверческой молельни, служившей уже много лет клубом, обнаружили рубленный из лиственничных бревен тайный погребок: в нем древние рукописные уставные книги, замурованные кем-то в фундамент, гробы, высеченные из известняка, и какой-то совсем уже съеденный плесенью пергамент, к которому Онич никому не давал прикасаться.
Страшные находки были сделаны во дворе тестя Иннокентия Седых — Грачева, того самого, которого когда-то вместе с семьей после пожара в колхозном амбаре везли они с отцом на лодке в район. В уголке двора, за коровником обнаружили камнем выложенный тайничок, похожий на колодезный сруб, в каких богатые кержане хранили когда-то свое добро. На дне тайника лежали два скелета, большой и поменьше — мужской и женский, как сразу определил прибывший на место происшествия Онич. А в другом конце двора открыли замурованную в кирпичный фундамент большую железную шкатулку военного образца, и в ней пачки царских кредиток и много золотых монет.
Иннокентия разыскали под вечер. Он подкатил на машине прямо к развалинам двора тестя. До приезда уже вызванных Дюжевым представителей милиции он приказал перенести шкатулку в тайник, ничего не трогать и выставил на караул двух парней с охотничьими ружьями. Молчаливая толпа окружала это место. Иннокентий прошел сквозь нее, по звуку гремучего плаща угадал Онича.
— У вас фонарик есть?
Онич дал фонарь. Седых спустился вниз. Сверху было видно, как на дне ямы вспыхнул свет. Острый луч высветил оба скелета, слегка прикрытые сопревшими лохмотьями. Седых наклонился к тому, что побольше. Что-то поднял, повертел в руке. Это был старый, зеленый от окиси винтовочный патрон с зубчатым колесиком, приделанным сбоку. К нему на тонкой серебряной цепочке была прикреплена пуля.
— Что это? — нетерпеливо спрашивал сверху археолог, походивший в это мгновение на гончую, делающую стойку над тетеревиным выводком.
— Да вроде солдатская зажигалка, — послышались снизу спокойные слова. — Делали такие из патронов в империалистическую войну. — И, бросив предмет обратно, Седых обтер пальцы и полез наверх.
— Страшная вещь… Что, что вы об этом думаете? — слышался из тьмы взволнованный шепот Онича.
— Ничего, — ответил председатель и, не оглядываясь, быстро пошел по селу, по бывшему селу, ибо под луной улицы его отмечались лишь двумя рядами безобразных куч. Но где-то тут среди этих развалин пел баян и девичьи голоса выкрикивали озорные частушки.
Василиса догнала отца. Она была в стеганке, в резиновых сапогах. Председатель обнял дочь за плечо, прижал к себе, и они пошли рядом. Пошли, ничего не говоря, но думая об одном.
— Папа, ты видел там у Грачей?
— Видел. Это дядя твой, мамкин брат Николай. Колыпа. И женка его Ксюшка — матки твоей подруга… И молчи до поры, слышишь, молчи!
14
Пока Онь играла, и большая вода, клокоча, неслась мимо острова, шурша крупными и мелкими льдинами, и в Кряжом, разбирали и подготавливали к вывозке уже последние срубы, посреди села, на дне ямы, под охраной молодых парней лежали обнявшись два скелета. В первую ночь люди толпились около страшной находки, заглядывали в яму, строили предположение одно фантастичнее другого. Суммы, обнаруженные в железном ящике, росли час от часу: тысяча золотых, пять тысяч, десять тысяч… Но пришел день, все отправились на разборку построек, и ребята, караулившие яму, отложив ружья, сняли рубахи и расположились на досках загорать.
Иннокентий Седых переночевал в пожарном сарае. Страшная находка будто сразу утратила для него всякий интерес: приедет кто надо, разберут. Ненадолго сходил он к развалинам своего двора, отбросил ногою валявшееся в земле ржавое ведро, заметил торчавшую из-под доски тряпичную куклу, поднял, отряхнул, поглядел на нее и, улыбнувшись, положил в карман. Больше туда не возвращался: сидели в пожарном сарае вместе с Дюжевым и толковали о селе, которое надо построить, набрасывали планы, перечеркивали, спорили. Тут и отыскал его Онич.
— Позволю себе побеспокоить вас, уважаимейший Иннокентий Савватеич. Вы уделяете такое внимание нашей бедной археологической науке. Именно, именно. Вот ваше письмо в облисполком. Подпишите его, голубчик! Вы тут просите отпустить средства на разборку этих чрезвычайно ценных острожков: великолепно, отлично сохранившийся экземпляр средневековой русской архитектуры… Их создали «Коломбы росские», как справедливо называл их Гавриил Романович Державин… Можете не читать, за грамматику не беспокойтесь. Вот мое стило, пожалуйста, вот сюда вашу подпись.
— Не надо.
— Как? Вы допустите, чтобы эти острожки погибли под водой? — ужаснулся Онич, всплескивая своими полненькими ручками. — Вы допустите, чтобы история потеряла их, как потеряла в Дивноярском их братьев, варварски употребленных на топливо в годы гражданской войны?
Седых усмехнулся. Он любил людей, преданных своему делу.
— Написали уж… В тот же день, как вас позвали, подписал. Да мы. и сами тут… Вон Павел Васильевич распорядился, чтобы все было сфотографировано, а бревна пронумерованы. Онь отыграет,
