— Все, что вы говорили, похоже на правду. Про ребят, про митинг, про Адама…
— Это правда, Ева. Поверь.
Она как-то странно посмотрела на него, и карие глаза ее загадочно блеснули.
— Расскажите, что было дальше.
— С кем?
— Ну хотя бы с Адамом.
Он почувствовал, как что-то кольнуло в сердце и тотчас отпустило.
— Хорошо, — сказал он. — Я расскажу. Слушай.
Однажды осенью ты встретилась с ним здесь, вот в этом саду. Солдаты пришли помочь убирать нам урожай. С ними был Адам. Вы стояли под деревом и говорили о чем-то. Я не слышал, о чем. Ты смеялась. А у него лицо было серьезное и даже расстроенное.
И конце концом он резко отвернулся и пошел прочь. Тогда ты сорвала с ветки яблоко и бросила вдогонку. Яблоко угодило ему в затылок, сбило фуражку. Он нагнулся, чтобы ее подобрать, и тут ты подбежала к нему м положила ладони на его плечи.
— Нe надо, — скаал он, и лицо у него было красное и злое. — Зачем это, раз тебе все равно?»
— «Глупый, — ответила ты. — У нас, если девушка кидает яблоко в джигита, значит, она его любит»…
— «Странный обычай», — сказал он и пощупал затылок. Видно, здорово ты его трахнула. А потом ты приподнялась на цыпочки и поцеловала его. И вы ушли, а я остался в саду.
Он улыбнулся жалкой, вымученной улыбкой и только теперь закурил сигарету.
— Мне было пятнадцать лет тогда, я не понимал, что со мной происходит. Понял позднее. Через год, когда полк на фронт ушел, а ты поступила на курсы медсестер. Понял, что люблю тебя.
— Ты… — Ева смешалась. — Вы…
— Да. — Он старался не смотреть на нее. — Такая вот история. Я не раз пытался сказать тебе все, но так и не смог. Я ведь продолжал оставаться для тебя мальчишкой, хотя мне уже исполнилось шестнадцать и я окончил девятый. И потом… ты ведь любила Адама.
Он помолчал, и грустная улыбка смягчила черты его лица. Ева смотрела на него с жалостью.
— Я пошел в военкомат. Сказал, что мне восемнадцать лет и что я хочу записаться добровольцем. Парень я был рослый, хотя и худой — все мы тогда были худые, — но мне все равно не поверили. Велели принести документы. Я соврал, что метрика потерялась во время бомбежки. Тогда меня направили на медкомиссию.
Наверное, я и в самом деле выглядел старше своих лет. А может быть, врачи просто сжалились надо мною: я их чуть ли не со слезами на глазах умолял. В общем, взяли меня в армию.
До последнего я об этом никому не говорил. Даже одноклассникам. А накануне отправки отыскал тебя в саду и попросил:
«Кинь в меня яблоко».
Ты рассмеялась, сорвала красное хазараспское, даже руку подняла, чтобы кинуть, и вдруг почувствовала: что-то неладно. Я по глазам увидел. «Зачем?» — спросила. «Просто так. Уезжаю завтра». — «Как уезжаешь? Куда?» — «На фронт». Ты побледнела и выронила яблоко. До сих пор вижу, как оно катится: по дорожке, наискосок, к арычку. Задержалось на мгновение и в воду. И медленно так по течению поплыло.
Ты меня больше ни о чем не спросила. Подошла, положила руки на плечи и поцеловала. И глаза у тебя были мокрые от слез… А я…
Он взглянул на нее и растерянно замолчал: Ева плакала.
Где-то неподалеку послышался, приближаясь, слитный топот многих десятков ног. Четкий, размеренный, он напомнил ему что-то мучительно знакомое, и прежде, чем сверкнула догадка, звонкий молодой голос взмыл в голубое небо.
Вступил еще один голос, и песня зазвучала мужественнее, громче:
Секунда, другая, и десятки крепких мужских голосов грянули припев:
Сомнений не оставалось: шли с песней солдаты. Отряд показался из-за поворота дороги, и, четко чеканя шаг, прошел мимо, в открытые ворота сада.
— Рота-а-а, стой! — скомандовал командир. — Сбор через десять минут. На перекур разойдись!
Ева вытерла слезы: прерывисто вздохнула и поднялась со скамейки.
— Мне надо идти. — Глаза у нее припухли и покраснели. — Прощайте.
Он бережно провел ладонью по ее волосам, и было в этой ласке что-то отеческое. Ева уткнулась лицом ему в грудь, и плечи ее задрожали от беззвучных рыданий.
— Ну что ты… — Он прикоснулся губами к ее лбу. — Не надо плакать.
— Мне страшно.
— Чего ты испугалась?
— Не знаю. — Голос Евы дрожал и прерывался. — Лучше бы вы не приходили.
Она выпрямилась и вытерла слезы, по-мальчишески, кулаками.
— До вас все было просто и ясно. А теперь… Ну как мне теперь быть с Адамом?
«Адам, — повторил он про себя. — При чем здесь Адам?» И вдруг почувствовал, как холодеет в груди. «Паспорт выдан в 1977 году, — прозвучал в сознании ее голос. — А сейчас сентябрь сорок третьего…»
— Так… — Он достал из кармана носовой платок и промокнул им мгновенно повлажневший лоб. Сознание работало лихорадочными толчками. «Сентябрь сорок третьего… Разговор с Адамом, мой отъезд в армию — все это еще только будет… Бог ты мой, да ведь это сегодня, быть может, через несколько минут она кинет в него яблоко… Теперь, после всего, что узнала?»
Он вдруг обнаружил, что размазывает по лицу пот мокрым, хоть выжимай, платком. Скомкал и сунул его в карман.
Ева стояла, глядя на него широко раскрытыми глазами. За ее спиной в саду затрубил пионерский горн, но ни он, ни она его не услышали.
— Ева, — сказал он умоляюще. — Я тут наговорил всякого… Ты не обращай внимания. Ева… Постарайся забыть…
— Забыть? — Она медленно покачала головой. — Но ведь это правда.
— И да, и нет, — он попытался увильнуть от прямого ответа, но Ева была неумолима.
— Так не бывает.
