иным путем? – Йоко резко и презрительно рассмеялась. – Характер у меня плохой, я могу полюбить ни за что и ни за что возненавидеть. Вот только прямоты мне вашей недостает. «Стань женой Кимура, такова воля матери. Не будешь жить честно, осквернишь ее память, и сестры твои останутся нищими, кто их возьмет замуж», – твердят мне на каждом шагу. Вы хотите, чтобы я стала законной женой Кимура! Согласна. Только несладко ему придется… Вам, вероятно, не по себе от всего, что я тут наговорила, но вы человек прямой, и вам можно сказать все. Теперь вы знаете мой характер и мое положение. Если я в чем- нибудь ошибаюсь, пожалуйста, скажите мне об этом, без стеснения. Ах, Гиити-сан, как все отвратительно! До этой минуты я таила свои мысли глубоко в сердце, никогда ни словом не выдала себя. Но сегодня, не знаю, что случилось, мне так тоскливо, одиноко, и…
Йоко умолкла на полуслове, словно отпустила тетиву лука, и поникла головой.
Незаметно стемнело. Лил, не переставая, холодный осенний дождь, влажный ветер колыхал провисшую бумагу на сёдзи. Стараясь не смотреть на Йоко, Кото разглядывал разбросанные по комнате куски материи и шляпки. Он хотел что-то сказать, подыскивая слова, но так и не решился. Наступила гнетущая тишина.
Опечаленная собственными словами и всем, что происходило с нею, Йоко почувствовала себя беспомощной, ей захотелось, чтобы сильные мужские руки сжали ее в крепких объятиях. Схватившись за бок, она притворилась, будто пересиливает боль. И когда Кото осмелился поднять на нее глаза, лицо ее выражало такое страдание, что он в страхе невольно бросился к ней. И тотчас Йоко гибким кошачьим движением крепко ухватила его протянутую руку.
– Гиити-сан! – со слезами в голосе воскликнула Йоко.
– Кимура не такой человек, чтобы… – Голос у Кото дрогнул, и он умолк.
«Не удалось», – промелькнуло в голове Йоко. Настроение Кото явно не отвечало ее настроению. «Ну что за истукан!» – подумала Йоко. Однако ничем не выдала своей досады, только ее стройное тело затрепетало, подобно стеблю страстоцвета, который дрожит от легкого дуновения ветерка.
Когда спустя некоторое время Йоко взглянула на Кото, в глазах ее не было ни слезинки. Она поднялась с постели и ласково, словно любимому младшему брату, сказала:
– Ох, простите меня, Гиити-сан, вы ведь еще ничего не ели!
Йоко продолжала притворяться, будто превозмогает сильную боль в желудке. Проходя мимо Кото, она почувствовала, что он смотрит на ее порозовевшие после ванны ноги. Слегка раздвинув сёдзи, Йоко хлопнула в ладоши.
В этот вечер Йоко испытывала странное влечение к Кото, нечто вроде дьявольского наваждения. К этому невинному, неопытному Кото, который, наверное, не находил ничего привлекательного в любовных забавах и до педантизма был верен товарищескому долгу, если даже речь шла о таких друзьях, как Кимура. Прежде Йоко нисколько не интересовали такие юнцы. Более того, в душе она считала их безнадежными дураками, хотя ничем не проявляла своего отношения к ним. Но сейчас Йоко овладело непреодолимое желание совратить Кото, мальчика душой и мужчину телом. Ей хотелось, чтобы после этой ночи он уже не мог смотреть в глаза Кимура. Бешеная ревность просыпалась в ней при мысли, что не она, а другая сделает Кото мужчиной. Нет, она должна во что бы то ни стало возбудить в Кото желание, скрытое глубоко, глубоко, словно под несколькими слоями кожи.
Несмотря на намеки, прозрачные в той мере, в какой Йоко могла себе позволить, чтобы не вызвать подозрений, Кото сидел замкнутый и отчужденный, видимо не желая ее понять. Это привело Йоко в еще большее возбуждение. Она заявила, что нездорова, и предложила Кото остаться в Йокогаме. Однако Кото наотрез отказался. Он ушел и вскоре вернулся с покупкой – ярко-красной шалью. Словно ничего лучшего нельзя было найти! В конце концов Йоко решила уступить и вернуться в Токио последним поездом.
В вагоне первого класса не было ни души. Попытка Йоко соблазнить Кото не увенчалась успехом, поэтому она сидела недовольная, слегка разочарованная в своей способности покорять.
Еще в гостинице она обещала Кото о многом поговорить с ним, но как только поезд тронулся, закуталась в шаль и проспала до самого Симбаси.
В Симбаси Кото отдал Йоко билет на пароход и нанял двух рикш для себя и для Йоко. Не успел он сесть в коляску, как подбежала Йоко, бросила ему на колени кошелек и, поправляя выбившуюся прядь волос, сказала:
– Возьмите, пожалуйста, отсюда деньги, которые вы уплатили за билет… А завтра непременно приходите… Буду ждать. До свиданья.
В кошельке было восемь золотых монет по пятьдесят иен. Йоко была уверена, что Кото не станет их разменивать, а просто вернет ей кошелек.
6
До отъезда Йоко в Америку, назначенного на двадцать пятое сентября, оставался всего день. Бури осеннего равноденствия в нынешнем году запоздали, погода была неустойчивая: то ярко светило солнце, то лил дождь.
В этот день Йоко встала затемно, прошла в комнату рядом с кладовой и занялась своим платьем, чтобы привести его наконец в порядок. Все самые яркие кимоно она распорола, завязала в узел и решила отдать сестре Айко. Но потом прикинула, что некоторые из них подойдут младшей сестре – тринадцатилетней Садаё, и завязала их в отдельный узел. Самые лучшие свои наряды на все сезоны Йоко понесла к потемневшему от времени чемодану, стоявшему перед нишей, и хотела его открыть, как вдруг взгляд ее упал на буквы Й. К., выведенные на крышке белой краской. Она невольно отдернула руки. Это Кото принес вчера масляные краски, кисть и написал Й. К. От букв еще исходил легкий запах скипидара. Как Йоко ни просила его написать «Й. С.» – Йоко Сацуки, – Кото, смеясь, отказался выполнить ее просьбу и вывел Й. К. – Йоко Кимура, соскоблив предварительно ножом С. К. – буквы, которые там были раньше. Этим чемоданом пользовался Садаити – отец Кимура, когда путешествовал по Европе и Америке. Потрепанный чемодан был свидетелем полной приключений жизни его владельца, человека смелого и сильного. Перед отъездом Кимура оставил этот чемодан Йоко.
Она представила себе своего будущего мужа. Рисовать его образ в воображении было не так неприятно, как видеть его самого. Разделенные безукоризненным пробором черные волосы, тонкие черты умного лица, здоровый румянец, сентиментальность – все это нравилось Йоко, даже вызывало в ней теплые чувства. Но при встречах им почему-то не о чем было говорить: Йоко претила его рассудочность, раздражала кротость. При всей своей сентиментальности он был на редкость расчетлив. Даже юношеский азарт, с которым он занимался делами (в этом он походил на своего отца), казался ей просто самонадеянностью. Хотя держался он и говорил как коренной токиец, в его речи и манерах вдруг проскальзывало нечто, выдававшее в нем уроженца Тохоку,[11] – и это «нечто» ее коробило. В памяти Йоко все
