отчетливее возникали события недавнего прошлого. Она во всех подробностях вспомнила встречи с Кимура, и эти подробности тоже были ей не очень приятны. Она не стала укладывать нарядные кимоно в чемодан и так и держала их в руках.
Долгая осенняя ночь шла на убыль, забрезжил рассвет, свеча горела мертвенно неподвижным теплым пламенем. Утихший было ветер с новой силой ударил по сёдзи, снаружи донеслись голоса парией, тащивших на рынок тележки с рыбой. Йоко попробовала мысленно перечислить все дела, которые ей предстояло сделать за день. Их было так много, что она поспешно прибрала вещи, закрыла на замок все, что сочла нужным, и отодвинула ставень. По комнате разлился бледный свет начинающегося дня. Йоко достала из шкатулки толстую связку писем, написанных мужским почерком, завернула их в платок, задула свечу и с узелком в руках вышла из комнаты. В коридоре она чуть не столкнулась со своей теткой.
– Уже встала? Собралась? – приветствовала ее тетка. Йоко показалось, что та хочет сказать еще что-то. Эта тетка с мужем и шестилетним слабоумным сыном переехали в Йокогаму после смерти родителей Йоко. В кимоно, не стянутом оби,[12] с растрепанными жидкими волосами, тетка выглядела довольно невзрачно. Йоко скользнула взглядом по ее плоской груди и невольно вспомнила мать с ее уверенной, полной достоинства манерой держаться.
– Доброе утро. Да, в общем собралась… – ответила Йоко и направилась к лестнице, ведущей на второй этаж.
Приложив к груди руки с черными от грязи ногтями, тетка преградила ей путь.
– Знаешь… Я нарочно дожидалась, пока ты закончишь сборы… Видишь ли, мне завтра не в чем идти тебя провожать. Посмотри, может, найдется что-нибудь подходящее из вещей твоей матери? Только на завтрашний день, а потом я все положу на место.
«Опять за свое», – подумала Йоко. Муж тетки нигде не работал и за пятнадцать лет не купил ей даже дешевого пояса. Слабовольная, не умеющая справляться со своими желаниями, тетка из жадности готова была поступиться своим достоинством. Йоко жалела ее, но в то же время ей были до тошноты отвратительны эти бесстыдные, хотя внешне и робкие попытки пользоваться слабостями другого человека. «Впрочем, сегодня все это кончится», – успокоила себя Йоко и провела тетку в комнату. А та, с притворным смущением бормоча что-то вроде «очень жаль», «прости», заставила отпереть все шкафы, перерыла всю одежду и наконец выбрала себе самое красивое кимоно. Но уходить не спешила, а продолжала с любопытством рассматривать туалеты Йоко, восхищаясь каждым платьем.
Из кухни доносился запах супа из мисо, не умолкая плакал слабоумный ребенок тетки, слышался голос дяди, который звал жену, эти звуки портили очарование свежего утра. Прислушиваясь к ним, Йоко рассеянно отвечала на вопросы тетки. Всем существом своим она вдруг ощутила, что дома Сацуки больше не существует. Телефон под каким-то малоубедительным предлогом унес один из родственников, директор банка. Кабинет отца, библиотека и антикварные вещи были проданы с аукциона, но денег, вырученных от продажи, Йоко даже не видела. Что же касается самого дома, то на семейном совете было решено уступить его за бесценок одному из родственников, который брал на себя какие-то хлопоты после смерти родителей. Другому родственнику отдали на хранение небольшое количество акций и земельных участков, предназначенных якобы для платы за учение Айко и Садаё.
Йоко молча и безучастно смотрела на этот произвол. Будь Йоко послушной, ей, конечно, достались бы какие-нибудь крохи, но она давно поняла, что ее считают гордячкой и потому на семейном совете решили полностью отстранить от дележа наследства, сочтя за благо, что она выходит замуж и уезжает. Да и не такова была Йоко, чтобы довольствоваться лишь малой частью того, что по праву принадлежало ей целиком. К тому же она знала, что претендовать на все имущество бесполезно, хоть она и старшая дочь. Ведь она женщина! И Йоко решила: «Пусть эта стая псов раздерет все на части!» В конце концов у Йоко только и осталось что немного одежды и еще кое-какие мелочи. Этого, естественно, не хватало на трех сестер. И все же Йоко не только умело вела хозяйство, но еще и ухитрялась сохранять элегантный вид. И вот теперь – это бесстыдное вторжение тетки.
Йоко то леденила какая-то смутная тоска, порождаемая бедностью и одиночеством, то сжигала ярость, и тогда она говорила себе: «Ах, так? Ну и пусть, пусть я останусь совсем голой». Все еще держа в руках связку писем, она выпрямилась и взглянула на тетку, которая, склонившись над кимоно, гладила и ласкала нежный шелк.
– Так вот! У меня полно дел, я ухожу. Все открыто. Выбирайте что хотите! Только этих вещей, пожалуйста, не трогайте, – я беру их с собой, а те оставляю для Айко и Садаё.
Йоко поднялась к сестрам. В маленькой комнатке рядом с кабинетом отца, обнявшись, спали Айко и Садаё. Йоко наскоро прибрала свою постель и разбудила Айко. Айко испуганно вскинула на нее большие красивые глаза и, еще сонная, быстро села в постели. Йоко необычно строго стала выговаривать ей:
– Ведь с завтрашнего дня ты заменишь меня в доме. Что же получится, если ты будешь нежиться в постели? Плохо придется Саа-тян с такой копушей, как ты. Одевайся побыстрее да займись уборкой.
Украдкой поглядывая на старшую сестру кроткими, как у овечки, блестящими глазами, Айко оделась и вышла из комнаты. Йоко прислушалась к шагам сестры, спускавшейся с лестницы. «Да, не мой у нее характер», – подумала она. Убедившись, что Айко уже внизу, Йоко потихоньку подошла к Садаё. Девочка была очень похожа на свою старшую сестру. К лобику, покрытому бисеринками пота, прилипли волосы, она разрумянилась, словно у нее был жар. Йоко ласково улыбнулась, опустилась на колени перед кроваткой и нежно обняла Садаё. Не отрываясь, вглядывалась она в ее лицо. Легкое дыхание девочки касалось груди Йоко. Сердце тоскливо сжалось. Они появились на свет от одной матери, и в их душах звучали и перекликались таинственные родственные голоса. Сейчас Йоко всем существом своим вслушивалась в них. Наконец она не выдержала, и горькие слезы покатились по ее щекам… Йоко не особенно смущало то обстоятельство, что ей придется, словно бы не замечая развала семьи Сацуки, ехать одной в далекую Америку искать свое женское счастье. Еще с той поры, когда она причесывалась па прямой пробор и волосы ее свободно падали на плечи,[13] она вырабатывала в себе твердость характера и училась ясно мыслить. Йоко шла по жизни смело, без оглядки. И когда сейчас, в двадцать пять лет, она впервые оглянулась на свое прошлое, то подумала о том, что жизнь ее как-то незаметно пошла совсем иным путем, нежели у других ее сверстниц. Ей показалось, будто она в полном одиночестве стоит перед незнакомой равниной. В гимназии и музыкальной школе ее яркая индивидуальность влекла к себе девушек, они видели в Йоко идеал, любили ее робкой девичьей любовью и под ее влиянием решались на дерзкие, сумасбродные поступки. Именно девушки – духовные сестры Йоко – и стали источником вдохновения пылких, романтически настроенных молодых людей, провозглашавших новые идеи со страниц журналов «Народная литература» и «Литературный мир». С тех самых пор ученые- моралисты, педагоги и всевластные отцы семейств начали с подозрением вглядываться в обитательниц этой девичьей страны.
Порывистая душа Йоко металась под действием непонятных ей самой импульсов, которые следовало бы назвать революционными. Смеясь над другими и презирая себя, влекомая непреодолимой таинственной силой, она бессознательно пошла по странному, необычному пути, вначале робко и неуверенно, а потом понеслась стремглав. Никто не остановил Йоко, никто не указал ей другого, правильного пути. А если порой и раздавался предостерегающий голос, то лишь затем, чтобы обмануть ее и заставить жить по старым
