начать?
— Как водится, — пожал плечами актёр.
— Значит, с плохой, — понял его Виктор. — Хорошо. Итак, плохая новость заключается в том, что вы, Пётр Евграфович, попали.
— Куда?
— Не куда, а просто — попали. Это плохая новость.
— А хорошая?
— А хорошая заключается в том, что вы попали на правильную сторону баррикады.
— Баррикады?
— Да, баррикады.
— На правильную?
— Да.
— И что?
— А то, что вам не будет после возвращенья стыдно. И мучительно больно за бесцельно прожиты годы тоже не будет. Если вы, конечно, талантливо роль свою сыграете.
— Роль?
— Роль. Я же говорю… Может быть, самую лучшую в вашей жизни роль. Да… и самую главную. Самую. Ведь тот, кто нас создал, с мыслей столь бодрящей, глядящей и вперёд и в — пардон муа — зад, вложил в нас, перефразирую, — талант не для того, чтоб прозябал он в плесени. Ведь, не так ли, Пётр Евграфович?
— Ну, да, конечно… А можно хотя бы, — ну, для начала, — получить текст этой самой роли?
— Нет, Пётр Евграфович, шалишь, — наш праздник так складывается, что по большей части нам всем придётся импровизировать… Так что, — считайте себя участником бродячей труппы, которая играет хэппинг в рамках внеформатного театрального фестиваля. Где-нибудь на задворках Европы. И не ссыте. И не бойтесь человека с ружьём. Ни вон того длинного. И ни вон этого, косого. О, кей?
— О, кей… Конечно. О, кей. Но… Но, позвольте, — а каково всё же будет моё амплуа в общем режиссёрском замысле?
— Амплуа? Амплуа это, пожалуй, можно. Это сколько угодно. У вас, Пётр Евграфович, будет вот какое амплуа — амплуа человека, пытающегося всеми силами избежать удара совком по лбу.
— Каким совком?
— Красным.
— Совком… Хм… В том, общеизвестном, смысле?
— В том самом.
— А позвольте узнать…
— Всё! — вдруг грубо прервал его Виктор. — Отставить вопросы! Некогда. Итак уже… С вами тут… И, вообще, вы теперь — Воин Света, а это значит единица самостоятельная. И целокупная. Нянчиться с вами здесь никто не будет, сопли подтирать — тоже. Во всё врубайтесь сами, — по ходу пьесы. Авиация, — приказал Виктор освободившемуся Испанскому Лётчику, — выдай ему автомат. И фуфайку. Видишь, продрог новобранец. Обмундированьице на нём не по сезону.
Лётчик кивнул, отдал командиру одигоний и направился к военно-полевым баулам.
А Виктор аккуратно пристроил навигационный комплект в свою офицерскую сумку, да как вдруг неожиданно схватит актёра за лацканы пиджака, да как резко подтянет его к себе, да как завращает страшно выпученными глазами, да как заорёт, грозно брызгая в перекошенное от страха лицо ядовитой слюной:
— Когда и где вы родились?! Быстро!!
— Ноль третьего третьего пятьдесят третьего в Саратове, — вскрикнул актёр испугано, словно боец первого года службы на первом в своей жизни инспекторском опросе.
— Ваша фамилия?! — продолжал в свой черёд орать дурным голосом сержанта американской армии Виктор.
— Косулин-Голенищев, — ответил актёр и отвёл глаза свои бесстыжие в сторону.
— В глаза смотреть! Я настоящую фамилию у вас спрашиваю! — не унимался Виктор, озверевший на пустом вроде месте. — Ну, быстро, — ваша в миру фамилия! Быстро, говорю.
— Козюлины мы, — еле слышно, дрожащим голосом, выдавил из себя актёр.
— Громче!!
— Козюлин, — уже гораздо громче произнёс актёр.
— В какой партии состоите?!
— В партии?
— Да, в партии!!
— А-а, в партии…в этом смысле… Был приписан по разнарядке к сочувствующим «едру», пока… Пока… Ну вы сами знаете.
— Знаю, — подтвердил Виктор, что ему действительно известно об общеизвестном, и уже спокойным своим голосом спросил: — Так на кого работаете, Козюлин?
— В театре служу, — всхлипнув, доверительно признался актёр.
— Успел её вчера трахнуть?
— Нет… Кого?
— Ладно, Козюлин, не хнычьте, — Виктор разгладил лацканы его пиджачка и стряхнул пыль с правого его плеча. — Это я так орал, для порядку… Подумал, а вдруг вы шпиён, — решил проверить.
— Я не шпион, — замотал головой артист.
— Вижу, Козюлин, что вы не шпион. На шпиона вы никак не тянет… Ладно. Дюк, фу! Отпусти его, — скомандовал Виктор псу и уже заботливо, выдавая «слуга царю, отец солдатам», направил он артиста к Испанскому Лётчику: — Идите, Король, вон туда, наденьте тёплый «вшивник». Там славный, я вам доложу, хандыхок, — в смысле, — сэконд-хэнд — имеется. Целый куль. Рекомендую. Что-нибудь да подберёте. Тем более, что вам по профессии это дело привычное — в чужом барахле ходить… И в чужой шкуре. Да?
И актёр, кивнув, послушно потопал туда, куда его направили. А сам Виктор вернулся к делам текущим и уже у подбегающего Японского Городового спросил с нетерпением:
— Ну, что там?
— Всё нормально, командир, — успокоил ему Городовой, — всего один гражданский, немного в шоке, но цел-невредим.
— А машина как?
— Машина в порядке. Левое переднее пробито, но есть запаска.
— Хорошо, — кивнул удовлетворённый Виктор и, за секунду всё взвесив, приказал: — Тащи гражданского. Говорить с ним буду.
И Городовой вскоре вывел из темноты немолодого бурята, по самые гланды ошарашенного неожиданным вооруженным нападением.
— Сайн байна! — поприветствовал Виктор человека, пытаясь благожелательной интонацией хоть немного его успокоить. Получилось не очень.
— Не убивайте, — попросил бурят лихих ребят. — Забирайте всё, машину забирайте, только, однако, не убивайте.
— Да никто… — начал было Виктор объяснять буряту, что никто не собирается убивать его, да только тот не унимался.
— Только не убивайте, — ещё раз попросил бурят и принялся зачем-то объяснять причину такой своей вполне естественной просьбы: — Детей много, однако. Шесть-семь и ещё. Меня убьёте, кого есть будут?
— Успокойся, друг, никто тебя убивать не собирается, — попытался втолковать ему Виктор. — Мы свои, друг. Понимаешь? Свои.
— Свои? — недоверчиво переспросил бурят.
— Свои, — ещё раз подтвердил Виктор и поинтересовался: — Скажи, друг, если не секрет, ты это куда направляешься в такую рань?
— В город, однако, — пожав плечами, мол куда ж ещё, ответил абориген и вдруг затараторил: — Мясо
