гигантскую завитую раковину с берега океана, разве что без верхушки, да некоторые фрагменты стен отсутствовали, обнажая внутренние перегородки.
– Зайдем? – Захарии и хотелось посмотреть, что там внутри и одновременно с этим было как-то не по себе… кто-то ведь жил здесь раньше, может и теперь живет.
– Я бы не стал, но мы все равно зайдем, таков наш проводник, путь лежит прямиком через этот дом.
Они подошли ближе, отыскивая взглядом двери или окна, но дом-ракушка предлагал гостям лишь дыры в своих стенах. Пробираясь внутрь, Захария обратил внимание на сломы стен – не камень и не дерево, судя по наслоившимся вплотную друг на друга белесым пластинам, это и впрямь была раковина.
В сотый раз рассматривая карты, Апрель размышлял над существенной проблемой: где достать разноцветные краски? Скупым на проявление тонких чувств альхенцам чужда была живопись. Просто и ладно скроенные, они предпочитали заниматься полезной работой, далекой от искусства. По крайней мере, так было в Шенегреве, чем занимались жители окрестных городов, Апреля не интересовало. Искать краски по всей округе он тоже не собирался, – ни к чему привлекать к себе лишнее внимание, это было его принципом:
Сложив карты в стопочку, он встал из-за стола и прошел в соседнюю комнату, сплошь заставленную зеркалами. Осторожно передвигаясь, чтобы случайно ничего не задеть, Апрель продолжил свою тонкую работу, ею он занимался вот уже несколько лет. Меняя углы наклона зеркал на доли градуса, он кропотливо изменял коридоры. Взгляду эти изменения даже не были видны, но они имели большое значение: крошечный поворот – и в конце прозрачного хвоста могла возникнуть долгожданная зыбкая дымка. Любой другой на его месте давно бы уже распсиховался и перебил бы зеркала, но только не он. Апрель обладал железным терпением. И оно, как правило, вознаграждалось.
Бесс нехотя уступал место зеленому Медиуму, растворяясь в вечных темно- серых сумерках. Лучи нового светила вслепую шарили в стенах дома-ракушки, надеясь отыскать что-нибудь любопытное. Обстановка в доме сохранилась, но все предметы были такими ветхими, истлевшими, как скелеты в траве. Гости боялись прикоснуться к чему-либо, не желая быть засыпанными прахом.
– Всё бросили, когда уходили, – Захария рассматривал ложе на возвышении, к спальному месту вели пять крутых ступеней.
– А может, отсюда никто и не уходил, – осматривался Грэм. – Не удивлюсь, если наткнемся на скелеты жильцов.
– Как же они жили в этих сумерках? – поинтересовалась Кара, она взлетела повыше, освещая пространство. – Разве можно селиться в таком месте?
– От одних этих светил с ума сойти можно, – кивнул Захария. – Главное, привыкнуть к их приторному свету никак не могу, да и глаза постоянно слезятся. Я был бы рад даже полной темноте, но нет, светила сменяют друг друга как на посту. Грэм, ты куда?
Он медленно поднимался по ступеням к монументальному ложу.
– Прилягу не на долго, опять сон наваливается.
– Эта древность сейчас рассыплется под тобой.
Грэм не ответил. Движения его замедлились, будто сон уже наступил, лицо стало пустым и отрешенным. Он присел на край, огромная кровать отчаянно заскрипела, но выстояла. Грэм лег, вытягиваясь, и мгновенно отключился.
– Давно это с ним происходит? – Кара подлетела к окаменевшему лицу юноши.
– Да, но сначала он проваливался редко, в последнее время это происходит чаще.
– А что это?
– Не известно. Выйдем отсюда на воздух.
Шагнув в пролом, Захария очутился у торца дома, следом вылетела Кара. Здесь ничего не росло, а почва шла крупными волнами, будто некогда здесь протекал водоем с сильнейшим течением.
– Гляди, что там такое? – Захария прикрыл ладонью глаза от настырных зеленоватых лучей.
– Сейчас посмотрим.
Кара взлетела повыше, освещая путь. В десятке шагов из земляных волн торчала завитая вершина гигантской ракушки. По темно-серым шершавым бокам змеились зеленоватые полосы, кое-где еще сохранились остатки перламутра.
– Ничего себе, – Захария обернулся посмотреть на дом, – значит, это и впрямь раковина. Ты представляешь, какой должен быть водоем, чтобы в нем жили такие ракушки? А какие моллюски таскали эти домики? Фантазии не хватает, честное слово.
Захария осторожно присел на гладкий бок раковины, он был таким теплым, будто его согревали лучи безучастного Медиума.
– Захария, – Кара парила рядом, рассматривая округу, – ты говорил, будто вырос вместе с Грэмом.
– Ну, да.
– Почему же вы ведете себя так, будто вчера познакомились? Вы будто совсем чужие друг другу.
– Видишь ли, Грэм непростой человек, у него и судьба не простая и предназначение. По-настоящему он открыт только со своими наставниками Титрусом и Апрелем, а я просто рядом. Как статуя в углу. Нужен – достали, не нужен – поставили обратно, – Захария усмехнулся. – Единственное, когда я ощущаю, что мы вместе, это парные бои, когда тренируемся с лучшими войнами Шенегрева. Нашу пару еще никому не удавалось одолеть, мы будто мысли друг друга читаем – ни одной ошибки. Когда бой заканчивается, мы снова расходимся, он по своим делам, а я в свой угол.
– Странно… за столько лет вы не смогли подружиться?
– Я смог, – снова усмехнулся Захария, – а он нет.
– То, что он представил мне тебя своим слугой, тебя не задело? Ты ему прислуживаешь?
– Нет, не прислуживаю, а как представляет – это его дело, не мог же он представить меня своим другом, я не являюсь таковым.
– А твои родители? Где они?
– Компаньона Грэму выбирали из сирот, компаньон не должен распыляться ни на какие другие чувства, кроме преданности будущему правителю.
Повисла неловкая пауза. Кара жалела, что затеяла этот разговор, а по виду Захарии можно было подумать, что ему безразлично. И совсем не больно.
Густо-малиновый рассвет тёк сквозь облачные прорехи. С самого утра поднялся ветер. Апрель не любил ветер, казалось, его порывы нарушают размеренное течение мыслей, вносят хаос в построение идей. Он так и не ложился, не представляя, как можно спать с ощущением близости развязки. Апрель предчувствовал успех своего дела. Но, сначала – пластины, тончайшие пластины одинакового размера. Пятьдесят две штуки.
Кто-то опять забыл взять черную материю и плотно обернуть ею лицо, снова Грэм увидал нечто дрожащее, красное, больное, готовое лопнуть или взорваться. Сквозь эту, нагоняющую тошноту субстанцию, вновь проступило лицо с диковинным разрезом глаз. Его зрачки, как и прежде, заслоняла розоватая дымка, но она почти рассеялась, и Грэм подумал, что сейчас, вот сейчас он увидит,
Захария с Карой вернулись в дом-ракушку. Грэм все еще спал. Захария снял с себя ремни креплений заплечных мечей, положил оружие на пол рядом с собой и присел на край ступеньки.
