Россия. История успеха. Перед потопом

Список городских ужасов этим не исчерпывался. Еще одна цитата из Вебера: «С 1781 г. Монфокон на северо-востоке Парижа был единственной городской свалкой. Прежде там стояли виселицы, и трупы преступников разлагались вместе с дохлым зверьем среди вздымавшихся все выше гор мусора». К этому добавлялась «вонь гниющих туш, которые привозили со скотобоен. К 1840 г. (!) здесь образовался громадный пятиметровый пласт из жирных белых червей, которых продавали рыбакам… Процесс естественного гниения превратил Монфокон в огромный смердящий пруд. Большая часть этого месива просачивалась в землю, оттуда – в колодцы северной части Парижа, ветер же разносил зловоние по всему городу».

Наверное, можно не продолжать. Совершенно очевидно, что при всех возможных (и законных) оговорках качество жизни простых людей Руси – России, по крайней мере до Промышленной революции, было выше, чем в странах Запада. Больше было и возможностей вырваться, пусть и с опасностью для себя, из тисков социального контроля. Наличие такого рода отдушин обусловило постепенное заселение «украинных» земель вокруг ядра Русского государства. А вот, например, для английского народа, доведенного до крайности «огораживаниями» и «кровавыми законами», подобная возможность впервые открылась лишь в XVII в., с началом заселения колоний.

Жители исторической России оставались в своей массе счастливыми и уверенными в себе безотносительно к тому, что сегодня именуют «объективными показателями». Генерал Патрик Гордон, проведший на русской службе 38 лет (с 1661 по 1699 г.), в своем «Дневнике» находил русских надменными («insolent»), высокомерными («overweening») и «ценящими себя выше всех народов». Дословно того же мнения был австрийский посол барон Августин Мейерберг, называющий русских «высокомерными от природы» и ставящими себя «в любых смыслах превыше всех на земле». Рискну предположить, что за высокомерие иностранцы принимали твердую уверенность своих собеседников в правильности православного мироустройства.

От века к веку этот настрой менялся мало. Он продолжал преобладать даже в XIX в. Хотя его поколебала неудача России в Крымской войне, тем не менее, когда Этнографическое бюро Императорского Русского Географического общества занялось в 1899 г. изучением вопроса о патриотизме простого народа (это был, по сути, социологический опрос), преобладающий тон ответов был обобщен так: «В народе существует глубокое убеждение в непобедимости России»[102] .

Глава восьмая Русское политическое творчество

1. Очень Большое Преувеличение

Мы привыкли преувеличивать возраст либеральных и демократических ценностей, ставших во второй половине XX в., а точнее, к его концу более или менее общепринятыми. Западно-европейцы охотно поощряют и даже культивируют подобные заблуждения. У собирателей в ходу глагол «застарить», то есть с помощью особых приемов добиться того, чтобы картина, рисунок, статуэтка, ковер казались более древними, чем они есть. Но застаривают не только предметы, застаривают политические понятия – причем из тех же соображений: чтобы задрать цену, играя на благоговении перед древностью. Именно по этой методике нас неустанно стращают сугубой древностью западноевропейских демократий. От нас ждут, что мы сочтем их восходящими без всяких разрывов если не к каменному веку, то уж как минимум ко временам эллинских полисов (а это застаривание на два с лишним тысячелетия). Нынешние западные демократии хотят, чтобы мы признали их строителями Акрополя лишь на том основании, что они раньше нас сфотографировались на его фоне.

Особенно хорошо смотрятся в этой роли новые члены Евросоюза. «Мы – люди Европы, люди западной цивилизации, – говорят финские, латвийские, словацкие, румынские и т. п. нотабли, сглатывая горделивый ком в горле, – у нас, знаете ли, совершенно другой, чем у вас, менталитет, другие традиции». Скоро к ним по праву присоединятся их албанские, боснийские, турецкие, молдавские, а то даже и косовские коллеги.

Не хочу быть неверно понятым. Румыны, албанцы, финны, латыши, турки, грузины и т. д. в ходе своей истории несомненно создавали собственные демократические институты и веками жили при них. Потребность в народоправстве – в природе людей, и это избавляет все нации без исключения от обязанности непременно виснуть на подоле умозрительной западной демократии. То же относится и к либерализму. Английский профессор Пол Сибрайт и его ученики вполне доказательно утверждают, что либерализм есть общее духовное наследие практически всех народов и культур, существующих сегодня на свете.

Тем не менее Запад ждет от нас, что мы сделаем примерно такой завистливый вывод: у них, у благословенных «людей Европы», всегда были многопартийные демократии, выверенные идеологии, осмысленное политическое планирование. По контрасту с этими счастливцами, придумавшими кабинки для тайного голосования едва ли не одновременно с плугом, есть совсем другие народы, не дозревшие до такого чуда даже сегодня. Посему эти вторые должны есть глазами первых и поступать, как те им внушают. Именно в этом скрытый посыл большинства из бесчисленных (но написанных под копирку) статей о России, переводами которых нас ежедневно балуют сайты «ИноСМИ. Ру» и «ИноПресса. Ру».

Но хронология демократии совсем не такова. Современный английский историк и политолог Доминик Ливен напоминает: «В 1830-е годы в Британии начали появляться первые полудемократические институты, приобретало влияние общественное мнение»[103]. Георгий Дерлугьян, профессор Северо-Западного университета в Чикаго, убедительно обосновывает вывод (Известия, 18.01.2006), способный сразить многих российских либералов: «Американская демократия начинает(!) становиться полноценной только в 1960-е(!) годы». Важно при этом понимать, что созревание 1960-х было следствием всего предшествующего развития США – конституции 1776 г., Гражданской войны 1860-х гг., усиления законодательной ветви власти, борьбы профсоюзов, прессы. Это был Путь. Каждому народу дорог свой путь, плоды которого не свалились с неба, а добыты в борьбе.

Кто-то сильно удивится, особенно по поводу Англии: как же так, парламент и партии существуют в этой стране с незапамятных времен! Ему будет интересно узнать, что первый в мировой истории закон, легализовавший политические партии («Reform Act»), появился в Англии одновременно с железными дорогами, в 1832 г. Благодаря этому закону было формализовано существование двух верхушечных мировоззрений – «вигов» и «тори», – впервые обозначившихся в конце XVII в. и с тех пор соперничавших. «Тори» были приверженцами абсолютной монархии, их идеалом было «непротивление народа божественному праву королей»; «виги» же выражали интересы растущей торговли. Формализация, которую предписал «Reform Act», заставила партии присвоить себе официальные названия. «Виги» оформились в Либеральную партию, «тори» – в Консервативную, начали складываться местные отделения партий. Либеральная партия стала первой в мире постоянно действующей партией, причем произошло это лишь в 70-е годы XIX в.

Реформа 1874 г. впервые ввела в Англии тайное голосование, прежде депутатов выбирали открыто. Но английский парламент даже до реформ XIX в. был действительно передовым для своего времени! Его эволюция очень извилиста и неоднозначна, однако по итогам веков оказалась настолько успешной[104], что уже в конце XIX в. вестминстерская система была признана образцом для подражания. В континентальной Европе партии нового типа, близкого к современному, начали формироваться после волны революций 1848 г. на основе возникших в революционную пору клубов и кружков.

Между 1840 г. и Первой мировой войной, т. е. на протяжении примерно 70 лет, парламентские