клавиатуру и исчезнуть из моего поля зрения. А потом появиться и сказать: прости, я не могла иначе…
Пятнадцатилетняя девочка, беседовавшая на вокзале с папой и настоятельно рекомендовавшая ему пить какие-то таблетки, без которых он может, не дай бог, почувствовать себя плохо и не вернуться домой, чтобы спасти ее от мачехи, спускалась по широкой мраморной лестнице на первый этаж. Я смотрел на нее сверху, взявшись руками за перила. Девочка притормозила у платежного терминала, произвела несколько манипуляций на мониторе, сунула в щель сторублевую купюру. Оплатила мобильную связь. Потом закинула сумочку на плечо и вышла через центральные автоматические двери. Через мгновение ее поглотила шумная привокзальная площадь.
Повезло девочке с папой. И, кстати, папе с ней тоже. Дочка для мужчины – это шанс оправдаться за все обиды, когда-либо нанесенные женщинам.
День пятый – 27 декабря
ТАМАРКА
Сегодня очень хороший день. Народу много. Так я и не сумел найти систему, по которой заполнялся людьми этот гигантский дворец из стекла и черного мрамора. В расписании подсказок не нашел – движение поездов у нас более-менее упорядоченное, но в один день народ валом валит, словно только что вспомнил о приближении новогодних каникул и о том, что надо рвать когти к родственникам, только успевай занимать столики в кафе и свободные кресла в зале ожидания; а в иные дни на первом этаже можно хоть играть в бейсбол, хоть метать молот. Правда, вечерами здесь всегда хорошо. Иллюзия движения.
Мне нравятся заполненные дни. Я прячусь в толпе, как маленькая рыбка в прибрежной траве, растворяюсь, становлюсь невидимым, но зрячим, неслышимым, но с ушами как локаторы. Я везде и нигде. Я чувствую себя хозяином этого железнодорожного вокзала, потому что все эти люди вокруг меня с баулами и сумками, молодые, старые, юные, хромые, хмурые и улыбчивые – все они уйдут, а я останусь.
Им предписано ехать, мой удел – ждать.
Сегодня обедал на первом этаже, в полутемном закутке большого зала возле выхода к первой платформе и эскалатора в камеру хранения. На второй этаж не пошел, потому что там, у лестниц, ведущих на перроны, довольно прохладно и шумно. Я даже не пытался выяснять, куда все эти люди едут сегодня, и не прислушивался к диктору, объявляющему прибытие и посадку. За дни, проведенные здесь, я научился не слышать этот монотонный женский голос.
Я заказал пельмени с кетчупом и кофе с коньяком. Пельмени здесь довольно неплохи и даже почти не воняют, когда их разогреешь в микроволновке, а о коньяке в кофе и говорить нечего. Сел за один из пяти круглых столиков в углу у большого панорамного окна, посмотрел на медленно подплывающий ко второй платформе поезд с голубыми боками. Фирменный «Байкал», откуда-то из Сибири куда-то в европейскую часть России. Вижу взъерошенные головы пассажиров на верхних полках и бледные лица тех, кто сидит за столиками у окон. Она наверняка поражены великолепием нашего железнодорожного вокзала. Оно и не удивительно. Они бы еще не так поразились, узнав смету «стройки века». На эти черные купола, мраморные стены, стеклянные башни и техническое оснащение ушел бюджет небольшого промышленного города областного значения.
Кроме меня в кафе в столь ранний час больше никого не было, только Ирина, невысокая темноволосая девушка с красивой грудью, смотрела на меня из-за стойки бара со странной улыбкой, будто хотела спросить что-то. Наши отношения еще не перешли в стадию панибратства, при встрече мы лишь коротко приветствовали друг друга, как соседи по подъезду, встречавшиеся на общем собрании собственников жилья.
За ее спиной на полке между бутылками стоял маленький музыкальный центр, украшенный елочным дождиком. Играла какая-то музыка, что-то очень милое.
Съел пару пельменей, посмотрел в окно. С неба опять начал медленно и редко падать снежок. Значит, дело идет к потеплению. Как бы я ни ненавидел Новый год, дрожать от собачьего холода в эти дни мне не хотелось, пусть все будет мило и комфортно…
Нет, мне определенно понравилась эта песня, звучащая из колонок музыкального центра в баре. Более того, она показалась знакомой. И не просто знакомой…
– Э-э, простите, – сказал я, приподнимая руку, будто собираясь заказать пива. Ирина, протиравшая стаканы, посмотрела на меня вопросительно. – Можно сделать чуть-чуть погромче?
Она задумалась на мгновение, не понимая о чем идет речь, затем повернулась к бару и крутанула ручку музыкального центра.
О, чтоб мне лопнуть! Ну конечно! Как я мог забыть, это же моя навязчивая лебединая песня!
Впервые я услышал ее на канале MTV в начале девяностых. Канал, приобретенный для ретрансляции в России Борисом Зосимовым, тогда лишь тестировался на территории страны, не располагал местным вещанием, имел черно-белую картинку, поскольку большинство оставшихся от Советского Союза телевизоров не способны были принимать PAL, однако это был потрясающий музыкальный канал по той простой причине, что в те годы на нем не «прокачивали тачки», а
В одном из выпусков программы Unplugged я услышал песню, которая зацепила меня. Я не запомнил названия, не видел исполнителей, потому что куда-то спешил, а телевизор работал в соседней комнате (кажется, я убежал из квартиры, так и не выключив ящик). Но мотив засел в моей голове навечно.
В последующие годы я больше нигде не встречал эту вещь, чтобы суметь ее идентифицировать, а талантом воспроизводить мотив Бог меня обидел. Эта невозможно красивая медленная песня с несколькими разборчивыми английскими словами в припеве, эта навязчивая музыкальная идея преследовала меня почти двадцать лет, как может преследовать воспоминание о «поцелуе незнакомки в полной темноте» – так, кажется, Стивен Кинг называл кратковременное волшебство, которому не суждено повториться.
И вдруг здесь, в музыкальном центре, в баре на железнодорожном вокзале – она. Я могу услышать ее почти полностью во всей красе и даже, если повезет, разобрать, наконец, название. Я молился, чтобы ди- джей вышел в эфир и сказал, что это было…
Парень пел что-то о четырех временах года, прожитых за один день, если я правильно расслышал и перевел ту самую английскую фразу. Что ж, я тебя очень даже хорошо понимаю, братишка. Иногда прожитое время спресованно так, что его можно положить в карман и носить у самого сердца, как миниатюрный ядерный реактор Тони Старка. Однако, помогая тебе держаться в тонусе, этот 'реактор' одновременно убивает тебя.
Пельмени меня уже не интересовали. Душа стала настаивать на изменении пропорции кофе и коньяка в пользу последнего. Я снова посмотрел в окно на пассажирский поезд. Как же мне хотелось оказаться внутри и укатить куда-нибудь. Куда угодно, лишь бы отсюда. лишь бы создать иллюзию движения. Иметь цель - не это ли отличает живое существо от бездушного предмета?..
– Молодой человек!
Меня взяли за плечо. Я очнулся.
– Нам нужно идти, – сказала мне Ирина.
– В смысле? – Я смотрел на нее так, словно только что проснулся от крика «пожар!».
– Кто-то опять подбросил бомбу, – вздохнула Ирина.
Я огляделся. Недалеко от нашего бара стояли три мента в тулупах и с овчаркой. Это уже не наши местные щупленькие сержанты, гоняющие по залу бродяг, это ребята с лицами боксеров.
– Поторапливайтесь, поторапливайтесь, – сказал один из них, видя мое замешательство. – Берем верхнюю одежду, личные вещи и на выход. Поскорее.
Я с сожалением посмотрел на кофе (остывшие и слипшиеся пельмени, похожие на детские ушки, вызывали у меня отвращение), накинул куртку и поплелся к выходу. Разумеется, окончание песни и выход
