Путешествия без карты

никогда не существовало, и что его имя — Конан Дойл. Вот такой заумный, в духе Пиранделло, сюжетик!

В новой картине Холмс — это бесспорно Холмс и ему не приходится вступать в единоборство с телефонами, скоростными автомобилями и 1939 годом. «'Одевайтесь, Ватсон, быстро! Нельзя терять ни минуты!'Он бросился в свою комнату в халате и снова появился через несколько секунд уже в сюртуке». Еще не отравленная бензиновыми парами уличная суета эдвардианской эпохи передана очень точно: злоумышленник несется, не разбирая дороги, по Бейкер–стрит в двуколке, а наш герой намечает план действий, сидя в кэбе. Точно схвачен и облик подлинного Лондона времен Холмса — так, как он был виден из окна кэба: длинные юбки, волочащиеся по земле, сарджентовские шляпы. И если Дартмур походит на готический ландшафт, будьте уверены, что таким он и был в книге. Я думаю, легко можно простить то, что молодой доктор Мортимер превратился в импозантного мужчину в очках с толстыми стеклами и черной бородой и у него появилась запуганно–пугающая жена с кругленьким, как булочка, лицом, которая увлечена оккультизмом: фильм только выиграл от этого нового весьма подозрительного персонажа. Не очень?то меня беспокоит и тот факт, что собака не раскрашена фосфором — такой монстр хорош для печатной страницы, но на экране он выглядел бы нелепо. Даже превращению обесчещенной мстительницы миссис Стейплтон («он измучил и изуродовал мою душу») в мисс Стейплтон, невинную блондиночку, предназначенную для баронета, можно не придавать особого значения. Но что плохо, так это, конечно, предложенная Рэтбоуном трактовка великого персонажа: добродушный юмор (Холмс очень редко смеялся), жизнерадостность и отменное здоровье (есть только одно невнятное упоминание о порочном пристрастии к шприцу). И разумеется, как оно всегда и происходит, все дедуктивные процессы сведены к минимуму, а сюжет изобилует ложномногозначительными эпизодами. Мы становимся свидетелями абсурдной сцены, когда Холмс преследует собаку по кровавому следу, освещая себе путь электрическим фонариком, и в конце концов оказывается запертым в пустом склепе, куда его заманил Стейплтон. Создатели детективов просто помешаны на действии, но в этом склепе нет и малейшего намека на драматическое действие. Холмс просто начинает складным ножом проковыривать кладку стены, хотя, как нам кажется, что?то все же происходит: раз рядом никого нет, значит, он занят разгадыванием тайны.

Что нам действительно нужно в фильмах о Холмсе, так это побольше диалогов и поменьше действия. Пусть на нас, как на бедного Ватсона, обрушивается нескончаемый поток фактов, заставляющих делать умозаключения, и пусть отпечатки зубов на трости, грязь на ботинках, запачканный ноготь станут главными героями фильмов о Холмсе.

ИНТЕРВЬЮ

ПИСАТЕЛИ КАК ОНИ ЕСТЬ

Это интервью дано Г. Грином французской журналистке Мадлен Шапсаль.

— Что вы думаете о своем последнем романе?

Грэм Грин. — О «Нашем человеке в Гаване»? Ну, разумеется, я отношусь к нему как к шутке.

— Он бесподобен.

Г. Г. — Надеюсь, он заставил вас улыбнуться!

— Когда вы его закончили?

Г. Г. В прошлом году. А принялся за него в ноябре 1957 года в Гаване.

Вы быстро пишете?

Г. Г. — Нет, очень медленно. Когда я работаю над книгой, я стараюсь писать по 500 слов в день, но нередко топчусь на месте.

— А где вы работаете? В Лондоне?

Г. Г. — Нет, не в Лондоне. Там слишком отвлекаешься на телефонные звонки, знакомых… Пишу я, как правило, в деревне. Или уезжаю в Брайтон, к морю, работаю в номере отеля, где никто не может меня потревожить, а если заскучаю — что ж, Лондон ведь не за тридевять земель…

— Должно быть, вам часто задавали вопрос: почему своим романам, даже самым серьезным, вы придаете форму «триллера» или же полицейского романа?

Г. Г. — Люблю полицейские романы, читаю их с удовольствием. В колледже одной из моих первых страстей был Джон Бьюкен. А потом, в наши дни жизнь смахивает на полицейский роман, особенно после войны. Вам не кажется?

— Готовясь сесть за книгу, вы хорошо представляете себе ее сюжет?

Г. Г. Только начало и конец, а между ними многое для меня неясно. И хорошо, иначе не над чем было бы работать. Потому?то я не могу писать рассказы: надо заранее все знать, и места для открытий не остается. Мне по душе, чтобы книга «росла» потихоньку.

— Собираетесь ли вы еще работать над книгами, которые будут не только «триллерами», такими, как «Суть дела», «Сила и слава»?

Г. Г. — Я немного устал от того, что меня причисляют к католическим писателям и не дают мне по этому поводу покоя… Вот почему в двух моих последних книгах совсем нет проблем, связанных с католицизмом. Есть у меня одна пьеса, это всего лишь комедия, она поставлена и идет сейчас в Лондоне. Я написал ее, чтоб сбить с толку преследователей. Однако это нелегко: раз уж они решили, что вы — католический писатель, целая свора благонамеренных так и кружит вокруг вас…

— О чем ваша пьеса?

Г. Г. — Называется она «Снисходительный любовник», и этим все сказано.

— Вы полагаете?

Г. Г. — Объяснить сюжет невозможно. Всякий сюжет выглядит банально, а вот сочинять комедию было весьма забавно. У меня только три пьесы, и эта, думаю, лучшая. Сейчас Ануй переводит ее на французский.

— Что вы думаете о фильмах, поставленных по вашим книгам?

— Г. Г. — Терпеть их не могу. Кроме тех, в основу которых легли мои собственные сценарии: «Третий человек» и «Падший ангел». Вы видели «Тихого американца»? Безобразно. Американец — истина в последней инстанции, англичанин — во всем не прав. Американец — воплощенная мудрость и героизм. Ужас да и только!

Только что я завершил работу над сценарием «Нашего человека в Гаване», фильм уже в работе, в нем снимается Алек Гиннес. Скоро возвращаюсь в Гавану.

— Для кого вы пишете?

Г. Г. — Думаю, для себя.

— А читатели что?то для вас значат?

Г. Г. — Нет. Мне кажется, у каждого писателя сложился свой образ читателя, так сказать идеального.

— Каков он для вас? Кто он? Мужчина или женщина?

Г. Г. — Скорее всего, гермафродит. Когда сочиняешь пьесу или ставишь фильм, поневоле думаешь о зрителях, поскольку речь идет о произведении, предназначенном для публики. Но книга — частное дело, и совсем не обязательно воображать ее будущих читателей.

— Повлиял ли на вас огромный успех, выпавший на долю ваших книг?

Г. Г. — Надеюсь, нет. Не дай бог! Нужно много работать, делать то, что тебе по плечу, бросать себе вызов. Вот и все. И потом, меня всегда увлекала манера письма. Техника. Может быть, я проявлял к этому излишний интерес.

— Изучали ли вы манеру письма других писателей?