меня не появилось, зато я была совершенно околдована закулисным миром, особенно костюмами. После средней школы сразу же устроилась помощницей костюмера в гастролирующую труппу. Мы путешествовали от одного театра к другому — Сент‑Луис, Сиэтл, Миннеаполис, Нью‑Йорк… А потом я встретила модельершу Мигз Креншоу. Ей уже тогда было под семьдесят. Вот уж ничего не скажешь — гениальная, эксцентричная женщина!
Губы Фрэнки расплылись в мечтательной улыбке.
— Я боготворила Мигз, она была моим кумиром. Ну вот, она взяла меня в ученицы, научила чертить выкройки, драпировать материал, кроить и шить. Много времени мы проводили в дороге, а по вечерам она показывала мне, как делать шляпы. Для услаждения души, говорила она обычно.
Руки Фрэнки были заняты: наводили порядок на столе, что‑то доделывали на незаконченном темно‑синем канотье. А глаза ее все еще хранили задумчивое выражение.
— Как видите, шляпное дело взяло верх. В прошлом году распрощалась с труппой, и вот теперь я здесь.
— Ваша учительница, эта… Мигз Креншоу… она, должно быть, очень вами гордится, — негромко сказал Эрик, наблюдая за сменой выражений на ее подвижном лице.
Фрэнки метнула на него быстрый взгляд, потом резко отвернулась и схватила со спинки стула поношенную коричневую кожаную куртку.
— Мигз так и не увидела «Сумасшедшего Шляпника». Она умерла за шесть месяцев до открытия.
— Мне очень жаль. Вы, должно быть, были к ней очень привязаны.
Он взял куртку у нее из рук и помог ей одеться, ощутив тепло ее тела.
— Я любила Мигз. Она многому меня научила. — Ее голос был тих и печален.
Фрэнки надела на голову берет такого же цвета, как ее куртка, только сделанный в стиле греческой матросской шапочки, и машинально сдвинула его набок, сразу сделавшись элегантной, озорной и чуточку опасной одновременно.
Она погасила везде свет, закрыла мастерскую, заперла входную дверь, и через несколько минут они уже сидели в приземистом спортивном автомобиле Эрика.
Он решил повести ее в недавно открывшийся небольшой и тихий ресторан. Здешний шеф‑повар был другом Гаса Вилатшети, и Гас заверил Эрика, что кормят там великолепно.
По предложению того же Гаса Эрик и Фрэнки согласились предоставить выбор меню шеф‑повару. Эрик заказал бутылку вина, и они смаковали его, болтая о разном в ожидании первого блюда.
— А как вы оказались в ресторанном бизнесе? — спросила Фрэнки. Ей было с ним удивительно легко: они шутили и смеялись над какими‑то пустяками. От выпитого вина она настолько расхрабрилась, что стала задавать вопросы, занимавшие ее мысли всю вторую половину дня. Ей хотелось узнать о нем больше, узнать о нем все. — Знаете, сегодня вы застали меня врасплох, — с улыбкой призналась она. — Я ожидала… ну… — Фрэнки почувствовала, как розовеет ее лицо, она испугалась, что ее объяснение прозвучит глупо. — Просто я, наверно, совсем иначе представляла себе владельца ресторана, вот и все.
Он засмеялся приятным низким смехом.
— Занудным, да? Худым и сутулым? Ну, я в этом деле не с самого начала. Это моя вторая карьера. А начинал я как футболист. Играл средним полузащитником за «Кардиналов» Сент‑Луиса, когда они еще базировались здесь. Но после четвертой операции на колене доктор сказал мне, что либо я с этим завязываю, либо останусь калекой на всю жизнь.
О футболе Фрэнки почти ничего не знала; слышала только, что игроки зарабатывают большие деньги. Но то, что он оказался профессиональным спортсменом, все объясняет. Если подумать, то именно так он и выглядит.
— Трудно было найти другую профессию? В каком возрасте вы бросили футбол?
— Сейчас мне тридцать пять, а ушел я пять лет назад. Да, вначале пришлось довольно трудно. Порой даже казалось, будто я создан только для футбола и не гожусь ни на что другое. Видите ли, «Кардиналы» завербовали меня прямо из колледжа. Профессиональный футбол — это все, чем я когда‑либо занимался, и все, что я умел делать. Я любил свою работу, и мне показалось, что моя жизнь кончилась. — Он покачал головой и криво усмехнулся. — Крыша поехала, верно? Двадцать девять лет — преклонный возраст? Потом у одного моего старого друга по футбольным годам возникли финансовые трудности, и ему пришлось продавать ресторан, купленный когда‑то в качестве инвестиции. Еда и стряпня всегда были моим хобби, вот я и купил этот ресторан, переименовал его в «Овальный мяч» и стал на ходу обучаться бизнесу. Было два неудачных года, но теперь дела идут довольно хорошо. Больше благодаря везению, чем способностям.
Фрэнки покачала головой.
— Вы слишком скромны. Я ресторанный бизнес знаю вдоль и поперек — как все дети у нас в семье. Мы выросли в задних помещениях заведения Гранателли. И мне известна история бурного успеха «Овального мяча». А такое бывает только тогда, когда глава заведения хорошо делает свою работу.
Он посмотрел на нее теплым, благодарным взглядом.
— Спасибо, Фрэнки.
Прибыл официант с чашками охлажденного супа, и после первого пробного глотка Фрэнки быстро съела его до последней капли.
— Не знаю, из чего приготовлен этот суп, но, хотя это точно не тортеллини, все равно замечательно вкусно.
Они засмеялись, а потом настала его очередь задавать вопросы:
— Сколько у вас в семье детей, Фрэнки?
— Шестеро. Я третья по счету. Самая старшая — София, я вам сегодня о ней рассказывала. Она давно замужем, у нее уже трое детей, а сейчас она ждет четвертого. Родители считают, что после Софии — она у нас идеальная дочь — форма для отливки у них сломалась.
Она наморщила нос и скорчила гримасу, а он улыбнулся.
— Следующим идет мой брат Ник — это тот, который собирается жениться. Ему двадцать девять лет. Ник всегда был образцовым сыном в семье, как София — образцовой дочерью. Маме с папой лучше было бы на них и остановиться, потому что дальше иду я. Мне двадцать шесть, и я никому не могу служить образцом, можете мне поверить. Но зато потом идет Карло, которому двадцать четыре. Карло учится на священника, — добавила она со смесью гордости и непонимания в голосе. — Мне в жизни не понять, как это мой трудноуправляемый младший братец решил стать священником. Вы бы видели, что мы с ним вытворяли, когда были маленькие. Потом идет Винни, — продолжала она. — Ему двадцать два. Он играет в рок‑оркестре — полный антипод Карло. Но с Винни все в порядке, несмотря на то что у родителей от него болит голова. У него великолепный деловой склад ума. Малышка у нас в семье — Паола, ей девятнадцать. Она учится в колледже и всех сводит с ума — меняет приятелей каждую неделю, грозится вступить то в Корпус мира, то в Союз молодых коммунистов. Даже у меня бывают моменты, когда я беспокоюсь за Паолу.
— Похоже, все они отличные ребята, — заметил Эрик. Он с большим вниманием прислушивался к каждому ее слову. Он надеялся по‑настоящему близко познакомиться с этими людьми — из‑за Фрэнки.
На смену супу им принесли салат из шпината. Официант снова наполнил вином их бокалы и ушел.
— А у вас большая семья, Эрик?
Он опять улыбнулся ей мягкой, ласковой улыбкой и покачал головой.
— Я был приемным ребенком. Матери не помню. Она была матерью‑одиночкой и отказалась от меня, когда мне стукнуло три года. Я рос довольно трудным ребенком и до того, как стал подростком, сменил что‑то около семи семей, куда меня принимали. К тому времени я разболтался и сделался почти неуправляем. Вероятно, именно футбол не дал мне стать малолетним преступником. Один из наблюдавших за мной социальных работников записал меня в юниорскую команду, и я получил футбольную стипендию в колледж. С того времени футбол стал моей жизнью, а товарищи по команде — моей семьей. —
