– Крошки использовать. Про лотерею-то слышали?
– Про какую лотерею?
– Еще по телевизору рекламу крутят. Что присылайте, мол, по пять использованных упаковок из-под шоколадных батончиков, и у вас есть шанс выиграть автомобиль.
Да, есть такая реклама, Просекин вспомнил. Но все еще ничего не понимал.
– Вот нам и шлют использованные упаковки целыми ящиками, – кивнула куда-то в угол женщина.
Просекин посмотрел. Ящиков действительно было много.
– Наша дневная норма, – сказала женщина, проследив за взглядом собеседника. – А вообще за смену каждый работник собирает по пять килограммов сырья. Полтонны в смену, полторы тонны в сутки, сорок пять тонн в месяц.
– И что? – осведомился потрясенный Просекин.
– И из сырья делают новые батончики. Аграмаднейшая получается экономия.
На Просекина больно было смотреть. Вид внезапно прозревшего человека – всегда зрелище не для слабонервных. Он-то всегда считал, что западные фирмачи травят наших людей всякой гадостью. И продукты ихние некачественные, и просроченные они, и вообще дрянь. Но чтоб вот так, из мусора, беспардонно и нагло…
Я, находясь в своем укрытии, наблюдал за выражением лица Просекина. Было видно, что наш герой испытал немалое потрясение. Но он узнал еще не все. Правда должна была стать куда более неприглядной, чем до сих пор представлялось нашему герою. И сейчас он эту правду должен был узнать.
– Я лично никогда этих батончиков не покупаю, – сказала женщина. – Потому что знаю, из чего они делаются. Это еще что, – кивнула она на емкость с шоколадными крошками. – Здесь хоть шоколад. А чего они в батончики еще пихают…
– И чего они пихают? – спросил Просекин, почему-то понизив голос.
Наверное, он почувствовал себя лазутчиком, помимо своей воли оказавшимся в расположении вражьих порядков.
– Берут, к примеру, печенье… Ну, обычное самое, наше, российское. То, у которого срок годности давным-давно истек. Измельчают и добавляют в свои батончики, – охотно делилась секретами производства работница.
– Зачем?
– А чтоб дешевле. Просроченное-то печенье – оно ведь ничего не стоит. А им прибыль.
Я видел, как лицо Просекина пошло пятнами. Но и это еще был не конец открытиям. Из соседнего цеха пришел работник с совком и веником. Смел с пола пыль, которой здесь было предостаточно, и небрежно ссыпал ее прямо в емкость с шоколадными крошками. Никто этому нисколько не удивился, кроме Просекина, но на него никто и не обращал внимания.
– И это тоже – туда? – медленно обретал дар речи Просекин.
– Вы же замечали – батончики на зубах хрустят. Потому что – пыль.
– Пыль?! – не посмел поверить Просекин.
– Пыль. Все идет в дело, – обреченно подтвердила работница.
Просекин судорожно вздохнул. Сам не раз покупал внукам эти сладости. Если бы знать раньше!
Он хотел сказать, что – гады, что – в тюрьму за подобное надо сажать, но не посмел. Не знал, как его слова воспримут окружающие.
Просекин знал, что в стране развал и непорядок, что кругом лихоимство и несправедливость, что воруют, что экология ни к черту и вообще все очень и очень плохо, но чтоб вот так, средь бела дня, в столице, в сердце России, можно сказать, и никто ничего, а они еще и рекламу по телевизору… У-у-уххх!
Градус кипения у Просекина дошел до критической точки, но пар возмущения вырваться не успел. Потому что появился давешний его провожатый, да не один, а в компании гомонящих людей с фотоаппаратами и телекамерами.
– Пресса! – объявил принимавший Просекина на работу парень. – Вот сюда, пожалуйста.
Он подвел журналистов к бедному Просекину, приобнял его:
– Один из наших наладчиков. Ценный специалист.
Защелкали объективы фотокамер. Просекин и заметить не успел, как в его руке оказался шоколадный батончик.
– Ешьте! – тихо потребовал его новоявленный шеф и громко добавил: – Рекламный снимок!
Вы видели когда-нибудь выражение лица человека, которому предлагают съесть дохлую крысу? Именно так и выглядел Просекин. Он держал в руке батончик, тайну изготовления которого только что узнал. Он понимал, что там внутри: просроченное печенье, шоколадный мусор из использованных упаковок и пыль. Пыль, из-за которой эти батончики так аппетитно хрустят.
Ради вот этих нескольких минут мы и затеяли съемку. Человек перед выбором. И его реакция. То, из-за чего нашу программу и смотрят миллионы.
Пауза. Секунда, две, три. Все ждали.
– Да пошли вы к черту! – наконец-то созрел Просекин.
И после этого выдал такое, что уж совсем не имело ни малейших шансов попасть в эфир. При монтаже придется заменить его тираду писком – это «пи-и-и» звучит всегда, если герой использует слова, которых нет в словаре Ожегова.
Он хотел развернуться и уйти, но не успел – я вошел в цех. Просекин увидел меня, узнал и сразу все понял. И про батончики понял, и про пыль, и про все остальное. И сам видел подобное по телевизору многократно, но никогда не смел и думать, что и с ним могут проделать такое. Разыграли. Не удержался и засмеялся. Я подошел и приобнял его. Наши операторы снимали нас уже не таясь.
– А на работу вы приняты, – сказал я Просекину. – Я договорился.
Пусть это будет нашей платой мужику. Испереживался, бедняга.
Борины владения расположились рядом с Москвой, в небольшом лесочке, к которому от шоссе вела неширокая, покрытая растрескавшимся асфальтом дорога. При въезде на эту дорогу висел запрещающий «кирпич», оставшийся с тех самых пор, наверное, когда в подземных бункерах обитали многозвездные генералы, а охрана на вышках стреляла без предупреждения. Сидевший за рулем Боря смело, по-хозяйски, въезжал под «кирпич», обронив бесстрастно:
– Тута все колхозное, тута все мое.
Попадались идущие навстречу тентованные грузовички. Борины клиенты развозили товар по всей округе.
– У нас там много пустующих помещений, – с довольным видом сообщил Боря. – Выберешь, где будете снимать.
С его слов я уже знал, что приобретенное им сооружение имеет циклопические размеры, но в полной мере представить себе не мог, пока не увидел воочию.
С небольшой, залитой бетоном площадки в чрево земли вел огромный туннель, в который мы въехали прямо на Бориной машине. Здесь светились фонари, и тут и там сновали люди. Мы въехали в огромный, похожий на ангар зал, забитый выстроенными в штабеля ящиками. Среди ящиков обнаружились несколько машин. Их загружали с помощью автопогрузчиков.
– Конверсия по-русски, – откомментировал Боря. – Раньше здесь хранились ракеты, а сейчас польские консервы.
Мы миновали этот зал без остановки, проехали следующий, не меньший по размерам, и только в третьем, оказавшемся пустым, Боря остановил машину. Свет фар выхватывал из темноты уходящие вверх стены и змеящиеся по этим стенам трубы.
– Вот, – сказал Боря. – Отличное место.
Я молчал.
– Снимайте, сколько хотите, – продолжал гостеприимный Боря. – Никто вам не будет мешать.
– А нет ли зала поменьше? – осведомился я.
Я уже прикинул, во что нам обойдутся декорации в таком огромном зале, и понял, что такие затраты нам не осилить. По миру пойдем.
– Что такое? – не понял Боря.
