На возглас монаха появился послушник, монах объяснил ему, что за почётные гости мимоходом оказались в их скиту, и тепло попрощался с нами. В самом деле — тепло, без всякой иронии. И мы его попросили помолиться. В конце концов, именно он молился за нас, пока мы пробирались в Ксилургу.
Мы сели за ближний столик, и скоро нам принесли кофе и по рюмочке раки. Все тревоги и сомнения, которые не оставляли меня с тех пор, как я увидел столбик из сложенных камушков при спуске в урочище, растаяли с первым глотком (собственно, один глоток и был — рюмки у них…) раки, а с первым глотком кофе вернулись бодрость и уверенность: мы обязательно дойдём до Ватопеда!
Урочище мы преодолели стремительно, словно гладкую стометровку, и вышли на то же место дороги, только два часа спустя. Теперь пошли налево, к морю.
Несмотря на то, что мы теперь побаивались вести праздные разговоры (я так вообще воспринял плутание как вразумление), но идти в безмолвии нам, мирским людям, непривычно. Хотя, казалось, что лучше: иди себе, читай Иисусову молитву. Наверное, если бы мы шли вдвоём с Алексеем Ивановичем, с которым столько переговорено, так и было бы. Но с людьми не столь близкими благостного молчания не получалось. Возникало ощущение тяжести паузы. Но и разговоров о мире не хотелось. И я спросил: а слышали ли мои спутники, как ночью подъезжала машина?
Отец Борис и Серёга дружно сказали «нет», а Алексей Иванович прокомментировал:
— Это у тебя глюки были.
Мне стало обидно.
— Я даже видел свет фар. И голоса слышал.
— Точно — глюки. Ты, Сашулька, как только головку на подушку опустил, так в свои обе свистульки и засвистел, словно пожарник на покое.
Я ещё больше обиделся: ну, бывает, что шумно сплю, но зачем сообщать интимные подробности окружающим? Однако Алексею Ивановичу сейчас не возразишь: он сразу предлагал налево идти. Алексей Иванович решил добить меня.
— Там ни одна машина не проедет.
— А как же туда бетономешалку доставили? — возмутился я. — И куда делись рабочие?
Действительно: мы же видели, как рабочие прикладывались к иконам, как уходили из храма, но больше мы их в скиту не встречали.
— Там ещё одна дорога есть, — дошло до меня.
Некоторое время шли молча, переваривая открывшееся знание и размышляя, что из этого следует.
— Поздно, — ответил за всех Алексей Иванович.
И мы наконец-то погрузились в молчание.
Между тем дорога пошла вверх и скоро перед нами открылся изумительный вид на Ильинский скит. Это было настолько величественно и красиво — среди гор и зелени пятикупольный красавец-храм, что мы невольно остановились и минут пять любовались им.
— Может, Господь нас специально этой дорогой направил, чтобы мы такую красоту увидели, — опять за всех сказал Алексей Иванович.
И отец Борис поддержал, протянув:
— Да-а…
Мы двинулись дальше, нет-нет да и оглядываясь на Ильинский скит, который, словно добрая мама, вышедшая провожать нас, всё смотрел, как мы уходим всё дальше, и тихонько крестил наш путь.
Когда дорога в очередной раз сделала крутой поворот и мы попрощались с Ильинским скитом, нам встретились два монаха. Молодые, чернобородые и жизнерадостные. Но мы всё равно обрадовались встрече больше.
— Ватопеди? — переспросил более бородатый монах и задумчиво посмотрел на нас.
Меня эта задумчивость при поминании Ватопеда начинала настораживать. Но монах махнул рукой как раз в том направлении, куда мы шли:
— Тэсере ора.
— Чего-чего? — переспросил Алексей Иванович, а я-то сразу понял и притих.
Монах показал нам четыре пальца и попытался сказать по-английски:
— Фо хос.
Серёга машинально перевёл:
— Четыре часа, — и тут же недоумённо посмотрел на монаха: — Четыре часа? — И тоже для верности выставил четыре пальца.
Монах, оттого, что его поняли, радостно закивал[137] .
Серёга обернулся к нам.
— Он что, шутит?
— Путает, наверное, — безпечно махнул рукой отец Борис.
Монахи, выполнив свою миссию (а я не сомневался, что Господь послал их только для того, чтобы сообщить нам, что идти по этой дороге до Ватопеда четыре часа и чтоб мы не отчаивались), пошли дальше. Их явление я понял так, что мы всё-таки дойдём, но будет непросто.
Я покосился на две сумки отца Бориса: одна висела у него на плече, другую он пока поставил.
С другой стороны, что такое четыре часа?
Кажется, Алексей Иванович думал так же и он тоже внёс лепту в прославление отца Николая.
— Помните, отец Николай нам рассказывал, как к нему гости ехали и сказали, что через два часа будут, а сами только через семь часов добрались? Это ведь он про нас говорил.
— Ну что ж, два с половиной часа мы уже прошли, плюс четыре, плюс полчаса… — я опять посмотрел на сумки отца Бориса, — на непредвиденные расходы. Дойдём.
Воцарилось молчание, которое прервал отец Борис.
— Ничего, мы быстро пойдём. И обойдёмся без непредвиденных расходов!
Его оптимизм меня восхищал!
— Отец Борис, — сказал я, — давайте мы одну сумку вместе понесём, вы — за одну ручку, а я — за другую, удобнее будет.
— Нет, свои грехи надо самому носить.
Отец Борис мне нравился всё больше. В том, что люблю его, я давно не сомневался, наверное, с первой встречи в Ивере, что отчасти оправдывало немного ироничное к нему отношение, и то, нравится он мне или нет, на мою любовь никак не влияло, но согласитесь: хорошо же, когда ты человека любишь, а он тебе ещё и нравится.
— Батюшка, а можно нескромный вопрос? — поинтересовался я.
Отец Борис насторожился, но постарался ответить, как будто только и ждал, когда ему начнут задавать нескромные вопросы:
— Конечно-конечно.
— А сколько вам лет?
Господи! Я думал, ему лет на десять меньше! И тут уже не мог им не восхититься: как удалось сохранить такую детскую непосредственность, это лёгкое преодоление мира?! Он ведь, поди, и на Афон поднялся легко: поехали, мол, Серёга. Серёга кивнул, батюшка покидал вещи в сумку, в одну не уместились, взял вторую — и на вокзал.
— Батюшка, а как вы на Афон попали?
— Да вот решили с Сергеем… Прихожане съездили, рассказали, дали телефон, мы позвонили, и всё получилось.
Я кивнул, где-то через полчасика надо будет напомнить ему про сумки. Пока думал, что ещё спросить у симпатичного батюшки, раздался восторженно-тревожный возглас идущего впереди Серёги:
— Змея!
— Где?! — с задних рядов, сметая всё и вся на своём пути, то есть меня с батюшкой, бросился Алексей Иванович.
Так летят на роковой огонь мотыльки.
— Батюшка предупреждал про змей… Всё, что предупреждал, сбылось. Говорил, без послушания
