любви. Страницы, проникнутые благоговейной нежностью, дышащие набожным восторгом.
«Я тебя люблю и люблю всё, что связано с тобой… Я хожу по улицам, по которым мы ходили вместе, смотрю на деревья, дома, памятники, на которые ты смотрела… В этом городе, где тебя нет, я вижу только тебя…»
«Это мука. Я считал себя несчастным, когда у нас случались ссоры. Но в то время я даже не знал, что значит страдать. Теперь я это знаю».
«Меня преследует одна только мысль – не потерять тебя. Ты одна в моей душе, во всём моём существе. Ты помнишь наше лето, помнишь наше море? Я слышу его шум, оно своими могучими вздохами вторит вздохам, вырывающимся из моей груди».
Андрей был правдив в своих словах, написанных в приливе страстной нежности и тоски; правдивость того, что он писал, была правдой его любви.
Он словно видел в ясном дневном свете своё будущее, – ему предстояло жить во всю силу своего ума, воли, страсти. Чувство уверенности и молодости смешивалось с печалью об исчезнувшей девушке, она представлялась ему бесконечно милой и далёкой. Несмотря на молчание, она не казалось навсегда потерянной. Вместе с силой, которую он ощутил благодаря своим успешным делам, вместе с прежней жизнью вернётся к нему она. Он шёл за ней!
И вместе с тем смятение нарастало, сомнения одолевали Андрея. Казалось, что сознание раздваивается. Словно это было два разных человека, и у каждого своё, несхожее со вторым, сознание. Как понять?
Размышляя о том, где она, что делает, и о чём думает, он представлял её сидевшей в своей комнате, за столом, читавшей его письма, думавшей о нём. Она придумала испытание, и сама не рада, что так вышло. Конечно, так же, как ему, ей тяжело. Печаль её подобна туману осени, слёзы её подобны росинкам на изумрудных листьях.
Думая таким образом, Андрей одновременно произносил молча речь, обращённую к самому себе от имени какого-то низменного и ехидного существа, не то женского, не то мужского пола:
«Э-э, дружок, почему такой уверенный сегодня? Она сейчас не в девичьем монастыре. Не удержать тебе её. Ты был транзитный пассажир, тебя, увы, никто не ждал. Никто не может сказать с уверенностью, какое место занимает в чужой жизни, откуда ж у тебя такое убеждение?!»
И, подсмотрев, казалось, неизвестную самому Андрею мысль, ехидное существо прибавило:
«Ничего, может, не зря старался… Ещё приедет – захочется ей свежей крови. Может к лету, – как отпустят. А ты жди, упускай свои возможности».
Подхватив эту мысль, Андрей продолжил и развил её уже самостоятельно.
«Возможности! Катя зазывала сначала в Петербург, потом во Владивосток. Что мне там делать? Жить с ней на положении друга сердца? И бояться, вдруг она куда-нибудь снова исчезнет».
Размышляя об упущенных возможностях, он вспомнил Мариам. Вот уж в ком можно быть уверенным. И самому быть рядом с ней уверенным. Она с таким обожанием смотрела на него, так безгранично верила всему, что он ей говорил. Совсем ещё молодая, не испорченная ценностями современного мира и прогресса, не успевшая обзавестись друзьями, бойфрендами, которые постоянно мельтешили б если не перед глазами, то в её мыслях. Не было в её жизни такого, что нужно было бы зачеркивать для того, чтобы мужчина рядом с ней чувствовал себя комфортно.
Но стоило ему укрепиться в этом мнении, к нему приходило понимание того, что ясность в мыслях кажущаяся, мнимая. А из сумятицы мыслей уже выкристаллизовывалось его собственное чувство. Желание сохранить отношения вопреки всем преградам доминировало над всеми остальными желаниями. То, что было у них с Катей, вновь оживало перед Андреем. Он верил, что её бесценная готовность отдавать себя всегда будет существовать только для него.
Жизнь без неё казалась пустой, бесцветной. Это была даже не жизнь, а какое-то фанерное существование. Настоящая жизнь была там, на море. Гиперреальность, высшая зона предельной концентрации бытия. Это наркотик, который, раз попробовав, потом будешь искать всю жизнь.
Мысль стала коварной служанкой его чувства, чувство водило за собой мысль, и не было выхода из этого кругового верчения. Думая о Мариам, он планировал расширить бизнес, думая о Кате, размышлял, как с наименьшими потерями свернуть дело, и уехать к ней. Прилететь во Владивосток, и, выйдя из здания аэропорта, спросить у первого попавшегося прохожего: «Вы не знаете такую – Катю Третьякову? Нет… странно… Неужели столько времени вы ходите с ней по одной земле, и не знаете её».
Чем больше Андрей думал об этом, тем меньше он во всём этом разбирался.
Одно было ясно: стремление к счастью – это дорога, по которой можно только идти. Дойти до конца по ней нельзя.
Глава 88
Весна ворвалась неожиданно – рассыпая молнии и громы, знойная, неукротимая, вся в брызгах и лучах. Подхлёстываемые ветром отары облаков откочевали на юго-восток, и над городом сразу разлилась ослепительная синь.
Гинекологическое отделение железнодорожной больницы было последним, в котором Андрей ещё ни разу не был. Его очень любезно принял Геннадий Петрович Рыбников, заведующий отделением, с интересом выслушал информацию о предлагаемых препаратах. Он уже имел представление об этой продукции, хотел бы попробовать в своей практике, но, к сожалению, её нет в аптеках. Андрей сказал, что привезёт товар на реализацию. Геннадий Петрович замялся: он не имеет права торговать у себя в отделении, но… многие препараты действительно необходимы… и, написав список того, что ему нужно, передал Андрею, сказав, что какую-нибудь форму сотрудничества он придумает. На обороте визитки заведующий написал свой домашний телефон. У Андрея была куча разных визиток, но все они были здесь неуместны, он ведь представлял тут не какую-то компанию, а самого себя. Пришлось оставить листок с домашним телефоном и номером пейджера.
Выйдя на улицу, он глубоко вдохнул свежий воздух. Мысленно рассмеялся: Гордеев в своё время не очень лестно отзывался о Рыбникове – неконкретный, «весь в духах», «не мужик», «от эстетства до педерастии один шаг». И Андрей долго не мог выбраться сюда, в эту больницу, находившуюся на удалении от города, на станции Садовая.
По дорожке садика, разбитого перед больницей, прогуливалась парочка – лысоватый мужчина средних лет в спортивном костюме, и молодая девушка в короткой кожаной куртке и джинсах. Приглядевшись, Андрей узнал её – это была Ольга. Он забрался на заднее сиденье микроавтобуса – чтобы его не было видно – и принялся наблюдать, вспоминая при этом недавнюю встречу с ней, когда она была не с каким-то старпером, а тут, рядом, на заднем сиденье…
Дел было по горло, Андрей нервничал, но всё-таки зачем-то наблюдал и ждал. Ольга не могла не заметить его машину, интересно, что она сейчас думает?
Его поведение казалось ему глупым. Он был наслышан об этом мужчине, Ольга называла его Михалычем. Женатый мужик, состоятельный, это был тот самый «парень», о котором она твердила в день знакомства. Вот и свиделись.
Всё-таки он её дождался. Проводив «парня» в отделение, она вышла на улицу, подошла упругой походкой к своей машине, и, прежде чем сесть за руль, устремив свой взгляд в сторону окон третьего этажа больницы, помахала рукой.
Плавно тронувшись, она поехала на выезд. Андрей перебрался на переднее сиденье, завёл машину, и поехал за ней. Ольга успела проскочить железнодорожный переезд, а ему пришлось ждать целых десять минут, пока проедет поезд, и поднимут шлагбаум.
Выехав на автобусное кольцо, он неожиданно увидел её машину – слева, между холмами, на просёлочной дороге. Асфальтовая дорога, ведущая в город, уходила вправо. Очевидно, у Оли не было в планах прямо сейчас ехать в город.
Андрей повернул налево. Когда расстояние между машинами сократилось до десяти метров, Оля тронулась. Путь пролегал по пересеченной местности, среди оврагов, холмов, перелесков. Так они ехали какое-то время, не подавая друг другу сигналов, как будто это было их обычное занятие – кататься гуськом по полям. Свернув с накатанной дороги, Оля поехала по направлению к лесопосадке. Проехав метров двадцать между двумя рядами деревьев, она остановилась, и вышла из машины. Ехавший следом Андрей, остановившись, тоже вышел, и пошёл ей навстречу.
