Её глаза блестели озорным блеском. Он уже собрался прыгнуть в воду, но она его остановила:
– Ты что, собираешься купаться в одежде? Снимай с себя всю амуницию!
Он посмотрел на свои плавки, потом ещё раз осмотрелся, и послушно сделал то, что она просила. Затем с разбега прыгнул с высокого камня в воду.
– Дно видно, но здесь глубже, чем я думал, – сказал он, вынырнув.
– Я никогда не купалась в речке голой.
– Такая же песня.
Они подплыли друг к другу. Она схватилась за него.
– Ты стоишь?
– Как же я стою – тут глубина в два моих роста!
– Будешь мне дерзить, совсем перестану тебе готовить!
– Ты имеешь в виду заваренный раз в месяц чай?
– Ну, знаешь… Ты как скажешь что-нибудь. Такие заявления я не поддерживаю. Скажи, зачем ты меня вытеснил с кухни, и я скажу, как я от этого страдаю, и кто ты такой.
Они подплыли к валунам, отвесно спускавшимся в воду. Ему удалось встать на выступ, и он взялся руками за камень. Находясь спиной к камню, Катя обхватила Андрея ногами:
– Что… ты так смотришь на меня?
– Вычисляю, сколько солнц спряталось в твоих глазах.
– Считай, а я пока расскажу стихотворение.
Все замерло. В прозрачной синеве застыли горы. Словно в отшлифованном сапфире, отражалось в воде ослепительное небо. Катя сказала:
– У тебя бывает такой взгляд: тебе что поэзия, что не поэзия…
Он неотрывно смотрел на неё, ему казалось, что в этом неподвижном воздухе лишь звуковые колебания её голоса способны двигаться. Её губы задрожали.
– Ты сумасшедший… – беззвучно прошептала она.
Сделав неуловимое движение бедрами, она еще сильнее прижалась к нему.
Тишина наполняла долину. Тихая дремь растворилась в прозрачном воздухе. На крутых склонах пламенели маки. На откосе чабан пас овец; их шерсть повторяла белизну горных снегов и дымчатость сумерек. Звуки мелодичной урмули, исполняемой крестьянином, терялись в густых зарослях. Орёл, раскинув могучие крылья, парил над ущельем.
Все неподвижно. И только вечнолазурная влага, приносимая потоками в глубокий затон, неслышно затекала в узенькие устьица, и незаметно уходила обратно в излучину горной реки.
– Ты сумасшедший, – удовлетворенно сказала Катя, чуть отстранившись от него. Их стала разделять тоненькая полоска усталой сонной воды. – Но я это поддерживаю.
Катя ждала его ответ, ей хотелось поговорить о том, что произошло.
– Голоса говорят, это я тебя только что поддерживал.
Синий густой воздух казался шелком, вьющимся над долиной. Отсюда, с холма, речка походила на голубую ленту, протянутую вдоль цветущей равнины, а за ней зеленели ущелья темных гор, покрытых лесами, они как бы качались в опаловом мареве. Над изломами лесистых хребтов подымали свои громады величественные скалы, а из-за них сурово выглядывали белые черепа заснеженных вершин.
– Надеюсь, Анзор уже вернулся, – сказала Катя.
– Мне понравилось, как он задержался.
Анзор Бараташвили – зять Иорама – задержался в своей поездке. Поэтому им пришла в голову мысль сходить искупаться на речку, пока хозяина не было дома.
Широкая тропа, миновав подъем, привела их к воротам, за которыми высилась внушительная вилла. Опоясанное орнаментом из каменных львов и грифов, фамильное гнездо царствовало над высотой, откуда дома лежавшего в равнине поселка казались игрушечными, сложенными из камешков рукой ребенка.
Дом наполняло благоухание цветов, сплетавшихся в яркие узоры. Жаркое солнце, раскалив каменные стены, расплавленным янтарем залило внутренний дворик с бассейном, искусственным водопадом с фигуркою русалки, и цветником. Там их встретила Тинатин, дочь Иорама.
– Как искупались?
Они переглянулись.
– Прекрасно, – ответила Катя.
Хозяйка пригласила их к столу. Муж только что приехал, ничего еще не приготовлено, но время уже обеденное, и надо немного подкрепиться – хотя бы легкими закусками. Этой легкой едой можно было накормить роту солдат. Люля-кебаб, головки сыра, корзины с овощами и фруктами, зелень. Из бурдючков хлынуло вино.
Тут появился Иорам вместе с Ниной Алексеевной. Следом шел семилетний мальчуган с игрушечной сабелькой. Второго внука, двухлетнего розовощекого карапуза, Иорам нес на руках. Нина Алексеевна тоже поинтересовалась у Кати, как прошло купание, и хороша ли вода в реке. Со второго этажа во двор спустился Анзор, крепкий широкоплечий мужчина сорока лет с приятным смелым лицом, озаренным блеском умных глаз.
Иорам успел рассказать, что у зятя строительный бизнес – бригады рабочих, ведущих стройки сразу в нескольких поселках. Кроме этого, он занимается животноводством.
Анзор обнялся с тестем, чуть поклонился Нине Алексеевне, затем представился гостям.
– Как дела идут? – спросил Иорам. – Как на работе, как виноградники, как скот?
– Ездил в Кутаиси. Хороший там базар. Продал все, что должен был продать, и купил все, что нужно.
– Приехал не пустой?
– Как могу пустой приехать? – весело улыбнулся Анзор. – Привез монеты и скот для своих скотов.
Залпом осушив бокал вина, поднесенный женой, он спросил:
– Папа, а ты про какие дела спрашивал? У меня ж их много.
Оставив женщин и детей, они прошли на задний двор, и дальше, в сад. Пройдя по аллее, посыпанной гравием, обсаженной мимозой, лавровыми деревьями, и веретенообразными туями, добрались до скотного двора.
Бросив взгляд в сторону ближайшего загона, Иорам спросил, что это за дом престарелых – четыре пожилых барана, изнуренных, шатающихся, падающих от усталости, удивляющихся, как еще не сдохли.
– Привез, чтоб накормить рабочих. Мне на базаре заплатили, чтоб только поскорее их забрал.
– Сам будешь со скотиной управляться, почему никого не видно?
– Дато и Азрет придут.
– А сколько тут у тебя народу работает?
– На фазенде пятеро – трое со скотиной управляются, двое работают в саду. Зачем спрашиваешь, хочешь поработать?
– Чтоб тебе шакал язык отгрыз. От работы не будешь богатый, а будешь горбатый.
Они прошли мимо курятника, мимо вольера с важно вышагивавшими индюками, к загону, где находились молодые барашки, с утра еще пригнанные пастухом с горного пастбища. Анзор за рога вывел одного из них и повел к навесу. Сверкнул длинный нож, и Анзор, подняв заливавшегося кровью барана, бросил его на разделочный стол. Иорам взялся за край шкуры, а его зять, левой рукой оттягивая её, правой подрезал ножом. Ни одного лишнего или неточного движения. Рассказывая, как торговался на рынке, он будто не спешил, а туша уже вылупилась из шкуры. Тонким ножом Анзор разделывал её на части, раскладывая кровавые куски на столе. Жирная требуха была брошена в корзину – для собак.
В конце навеса был выложен мангал-печка. Там Андрей разжег дрова. Иорам мариновал в ведре мясо.
