волновалась.
В продолжение всего повествования Андрей постоянно ловил на себе её внимательные взгляды. Он вдруг почувствовал, что она ведет с ним другой разговор, понятный только им обоим. И этот разговор был настолько красноречив и откровенен, что он беспокойно оглядел всех присутствующих: как можно, при всех…
Своими жестами и взглядами она сумела показать ему всё привлекательное, что было в ней: и женственность, и мягкость, и силу, и слабость, и нежность… Он чувствовал, что её голос чуть-чуть излишне, неестественно протяжен и улыбка продолжительнее обычной улыбки, – чтобы он мог оценить и нежный голос, и белизну её зубов, и ямочки на щеках…
Она дала ему понять, что оценила, в свою очередь, все привлекательное, что было в нем. Хотя он даже не пытался – по понятным причинам – завладеть её вниманием и как-то понравиться. И смотрел он на неё только потому, что не мог не подчиниться её магнетическому взгляду.
Она сумела показать ему, что понимает его взгляды, обращенные к её улыбке, движениям рук, пожиманию плеч, к её груди под тонкой шелковой блузкой, к рукам, к маникюру на её ногтях.
И в этом общем разговоре она дала ему понять, верней, почувствовать, что у них может завязаться свой разговор, в котором только они оба и могут участвовать, разговор, от которого холодеет в груди, тот особый, единственно важный разговор мужчины и женщины.
Андрей ничуть не удивился, зная за собой эту особенность – постоянно кого-то покорять. В нём было обаяние, которое он не мог не пускать в ход, подчас бессознательно, притягивая к себе тех, кто ему совершенно не нужен.
… Он дал понять, что не готов к такому разговору. Чтобы не обидеть её, показал на часы, и слегка пожал плечами: мол, не получится, как ты себе это представляешь. Тинатин понимающе улыбнулась и с тихой грустью закончила свой рассказ следующими словами:
– … и тогда несчастная княгиня, осознав, что возлюбленный умер, вся отдала себя благочестивым заботам… Но еще долгое время она просыпалась по ночам, звала своего любимого, надеясь, что он когда- нибудь вернется…
Тут только Андрей понял, что рассказ был от начала до конца придуман ею. И потому было сбивчиво и невразумительно повествование, что продолжалась эта невидимая и такая откровенная игра, и неясно было, чем эта игра закончится. Он удивился тому, как виртуозно было всё сыграно. И еще удивился, что Катя, такая чуткая, не разгадала «по первым трём нотам» эту простую мелодию. Ему стало стыдно – так, будто он изменил ей. Потеряв терпение, силясь уловить смысл рассказанной истории, Катя поинтересовалась ехидно:
– Что же, в конце концов, она сделала такого благочестивого, эта княгиня, поражающая своим благородством и простотой? Помимо того, что намывала пол в сельской церквушке…
Тинатин задумалась. Сказано всё, что хотелось сказать, и выяснено всё, что хотелось выяснить. Но она быстро нашлась и сказала, как само собой разумеющееся:
– Княгиня позировала художникам при написании икон. В этом она видела служение добру… и таким образом… в общем… боролась со злом. С неё было написано множество икон, одну из них – «Анчисхатская богоматерь» – вы можете увидеть в… Гелатском монастыре.
Катя была окончательно сбита с толку. Она сказала:
– Странный способ борьбы… с тем, чего нет. Добро и зло – это умозрительные понятия. Своего рода управленческие категории. Они придуманы для манипулирования общественным сознанием. Как без «плюса» и «минуса» не может быть разности потенциалов, и, собственно, электричества, так без «добра» и «зла» не может быть общественного порядка. Сейчас об этом знает каждый школьник.
– Не знаю, – опустив глаза, проговорила Тинатин. – Всё может быть.
И, поднявшись, добавила:
– Что-то голова разболелась. Пойду прилягу, давно хотела…
Затканная звёздами темная ночь свисала над горами. Тихая прохлада, едва шевеля листву, скользила по отрогам и, поиграв журчащим ручейком, исчезала в зарослях папоротников, над которыми уже нависали беловатые хлопья тумана. Звезда соскочила с неба в расселину. Чуть слышно колыхались листья дикого каштана. Из глубины сада веяло тонким запахом пунцовых роз.
Когда они пришли в отведенную им спальню, Андрей, видя, что Катя чем-то озабочена, попытался отвлечь её от мыслей своей нежной и задушевной страстностью, и великолепным смирением любящего мужчины. Но она оставалась мрачной.
Надеясь навести её на более отрадные мысли, он стал вспоминать их прогулки по горам, к морю, сегодняшнюю прогулку на горную речку; говоря о сокровенном, не забывал о простых и милых подробностях.
Но её ответ был грустен и туманен.
– Вот я здесь, с тобой, а тебе нет до меня дела, – грустно проговорил Андрей. – Ты занята мыслью, которой я не знаю. Но я-то существую на свете, а мысль – это ничто.
– Мысль – ничто? Ты думаешь? Мысль делает счастливым и несчастным; мыслью живут, от мысли умирают. Ну да, я думаю…
– Открой, Катенька, страшную тайну: о чем?
– Зачем спрашивать? Зачем мы что-то затеваем, если сейчас, в лучшую пору любви, приобретают значение другие человеческие связи, которые мы вообще не должны замечать сквозь мираж неповторимых ощущений?
– Не понимаю, ты кого-то встретила…
– … что же будет дальше? – продолжила она, не обращая внимания на его реплику. – Но я тебя не упрекаю. Это типично мужская черта. Я не хочу смотреть в глубь пропасти глухой, ни рисовать небес сверкающие своды. Если я принимаю тебя таким, какой ты есть, то наряду с твоими привлекательными чертами, должна принять и те, которые… мне не очень нравятся.
Андрей решил перевести всё в шутку.
– Давай, чего уж там – вали всё в одну кучу. Всяк сиротку обидит.
Катя не услышала его шутливый тон.
– Ты сам, кого хочешь, обидишь. Ты как-то по-особенному смотрел на Тинатин.
– Даже не помню, как она выглядит…
С невероятной отчетливостью он вспомнил глаза Тинатин, и её грустную улыбку.
– …, и, пожалуйста, давай прекратим этот разговор. Как будто мы уже в том возрасте, когда люди начинают думать, что общение с противоположным полом необходимо тем, у кого не хватает фантазии.
И Андрей вдруг испытал какое-то странное удовлетворение, отрекаясь от Тинатин, которая, хоть и была ему безразлична, но всё же чем-то дорога. Уже не в первый раз он отметил, что, вспоминая Катю – когда её не было рядом – у него никогда не получалось воссоздать в памяти её лицо. Она была красива той неуловимой красотой, которая всё время выглядит по-разному. Как будто ускользала от него, чтобы появиться вновь, не разочаровав.
– Никогда не знаешь, что тебя ждёт; ничего не предусмотришь заранее, – заговорила она как бы сама с собой. – Когда-то я легкомысленно ко всему относилась. Знакомилась со многими, всем чего-то обещала, а уходила гулять с тем, кто первый в этот вечер позвонит. Теперь я дождалась ассиметричный ответ.
– Спасибо, что напомнила о прошлом, я уж и забыл. Пожалуйста, с этого места поподробнее.
– Мы по-разному понимаем выражение «богатое прошлое». Для меня это значит сегодня с одним пойти в кино, а завтра – с другим; но оба раза вернуться домой и лечь одной спать. Для тебя это – ходить в кино с одной и той же девушкой, а ночевать каждый раз с разными.
Андрей издал тихий стон.
«Что на неё сегодня нашло?!»
– … я – собственница, – продолжила Катя. – Ревность для меня не просто укол самолюбия. Для меня это – пытка, глубокая, как нравственное страдание, долгая, как страдание физическое…
Андрей встал с кресла, подошёл к ней – она сидела на кровати – заставил её прилечь на спину, одновременно подняв её ноги, и уложив их тоже на кровать. Затем лёг рядом сам. Катя что-то говорила, но он, не слушая, гладил её виски и щеки своими ладонями, потом провел пальцами по её губам. Дождавшись, пока она закончит, так и не поняв, был ли это вопрос, или упрёк, еще раз уверил, что тревоги напрасны, он
