рейхсфюрер не способен выполнять свои обязанности».
Я: «Я всё же должен настаивать на том, чтобы генерала Венка прикомандировали к штабу группы армий и чтобы он осуществил целесообразное руководство операциями».
В таком духе мы разговаривали около двух часов. Гитлер с покрасневшим от гнева лицом, с поднятыми кулаками стоял передо мной, трясясь от ярости всем телом и совершенно утратив самообладание. После каждой вспышки гнева он начинал бегать взад и вперёд по ковру, останавливался передо мной, почти вплотную лицом к лицу, и бросал мне очередной упрёк. При этом он так кричал, что глаза его вылезали из орбит, вены на висках синели и вздувались. Я твёрдо решил не дать вывести себя из равновесия, спокойно слушать его и повторять свои требования. Я настаивал на своём с железной логикой и последовательностью.
Когда Гитлер отворачивался от меня и бежал к камину, я устремлял свой взор на портрет Бисмарка работы Ленбаха, висевший над камином. Строго глядели глаза этого крупнейшего государственного деятеля, железного канцлера, на сцену, которая разыгрывалась внизу, у его ног. В слабо освещённом углу зала мне был виден блеск его кирасирского шлема. Взгляд канцлера спрашивал: «Что вы делаете из моего рейха?» Сзади я чувствовал устремлённый на меня взгляд Гинденбурга, бронзовый бюст которого находился в противоположном углу зала. И его глаза также спрашивали: «Что вы делаете с Германией? Что будет с моей Пруссией?» Это было ужасно, но укрепляло меня в моём решении. Я оставался холодным и непоколебимым и не оставлял ни одного выпада Гитлера без ответа. Гитлер должен был заметить, что его бешенство не трогает меня, и он заметил это.
Вдруг Гитлер остановился перед Гиммлером: «Итак, Гиммлер, сегодня ночью генерал Венк приезжает в ваш штаб и берёт на себя руководство наступлением». Затем он подошёл к Венку и приказал ему немедленно отправиться в штаб группы армий. Гитлер сел на стул, попросил меня сесть рядом с ним, а затем сказал: «Пожалуйста, продолжайте ваш доклад. Сегодня генеральный штаб выиграл сражение». При этом на его лице появилась любезная улыбка. Это было последнее сражение, которое мне удалось выиграть. Но было уже слишком поздно! Никогда в своей жизни я не переживал подобных сцен. Никогда я не видел Гитлера в таком бешенстве.
После этого мрачного эпизода из чудовищной драмы заката Германии я направился в приёмную и сел там у небольшого столика. Ко мне подошёл Кейтель:
«Как вы можете так возражать фюреру? Вы разве не видели, как он волновался? Что произойдёт, если с ним случится удар?» Я холодно ему заметил: «Государственному деятелю следует научиться воспринимать возражения и смотреть правде в глаза, иначе он не заслуживает такого названия». Несколько человек из окружения Гитлера присоединились к Кейтелю, и мне снова пришлось выдержать тяжёлый бой, пока не утихомирились эти пугливые души. Затем через сопровождавших меня людей я дал по телефону необходимые указания относительно проведения наступления — нельзя было терять времени. Да и как знать, ведь в следующую минуту я мог лишиться этого завоёванного с таким трудом полномочия. Позднее очевидцы этой сцены говорили мне, что они впервые за свою многолетнюю службу в главной ставке фюрера были свидетелями такого неистового бешенства Гитлера; его последняя вспышка гнева превосходила все предыдущие.
15 февраля 3-я танковая армия генерал-полковника Рауса была готова к наступлению. Утром 16 февраля она перешла в наступление, за которым лично наблюдал генерал Венк, точно знавший все мои намерения и планы. 16 и 17 февраля наступление проходило весьма успешно; мы начали надеяться, несмотря на все трудности и сомнения, на удачу этой операции, рассчитывая получить время, необходимое для принятия дальнейших мероприятий. Но тут произошло несчастье. Венк после своего доклада Гитлеру вечером 17 февраля сел в свою автомашину и, заметив сильное переутомление водителя, решил заменить его. Он сел сам за руль и… уснул, так как также сильно переутомился в этот день. На автостраде Берлин, Штеттин (Щецин) он наехал на перила моста, сильно разбился и в тот же вечер в тяжёлом состоянии был доставлен в госпиталь. Выход из строя Венка привёл к тому, что наступление застопорилось и его не удалось вновь наладить. Несколько недель Венк пролежал в госпитале. Вместо него был назначен генерал Кребс, который как раз был освобождён от должности начальника штаба генерала Моделя и направлен на фронт.
Я хорошо знал Кребса со времени его службы в госларской егерской части. Он был умным, хорошо подготовленным в военном отношении офицером, но ему не хватало фронтового опыта, так как в течение всей войны он находился на штабной работе, занимая разные должности в генеральном штабе. За всю продолжительную службу в генеральном штабе он хорошо усвоил искусство делопроизводства и умение приспосабливаться к начальству, что делало его недостаточно стойким перед таким человеком, как Гитлер. К тому же Кребс был закадычным другом генерала Бургдорфа, начальника управления личного состава сухопутных войск, с которым он когда-то вместе учился в военной академии. Бургдорф ввёл Кребса в общество своих друзей из главной ставки фюрера, в общество Бормана и Фегелейна, с которыми Кребс также установил тесную дружбу. Эти дружественные связи лишили его накануне финала кошмарной драмы в имперской канцелярии духовной свободы и независимости. Пока мы работали вместе, их влияние не было заметно, ибо главное командование сухопутных войск, как правило, представлял я сам. После моей отставки оно становилось с каждым днём всё чувствительнее.
Кребс уже во время своего первого доклада Гитлеру получил дубовые листья к железному кресту; уже здесь чувствовалась рука Бургдорфа. Несколько дней спустя я направился на доклад к Гитлеру вместе с Кребсом. Мы прибыли очень рано, и других офицеров ещё не было. Гитлер попросил нас зайти к нему в его небольшой рабочий кабинет. Фюрер указал на портрет Фридриха Великого работы Граффа, который висел над его письменным столом, и сказал: «Этот портрет всегда вселяет в меня новые силы, когда тревожные сводки с фронтов начинают угнетать меня. Посмотрите на властный взор его голубых глаз, на этот огромный лоб. Вот это голова!» Затем мы начали беседу о государственном и полководческом таланте великого короля, которого Гитлер ставил выше всех и на которого он хотел бы походить. Но, к сожалению, его способности не соответствовали его желанию.
В эти дни праздновалось семидесятилетие со дня рождения имперского фюрера службы труда Гирля, прекрасного старого офицера, который с величайшим идеализмом и с глубоким духовным чувством выполнял свои партийные обязанности. Гирль получил от Гитлера «Германский орден». Вечер 24 февраля он провёл у доктора Геббельса. Меня тоже пригласили на этот скромный ужин. Я ответил согласием, так как высоко ценил Гирля. После ужина началась обычная воздушная тревога. Мы направились в бомбоубежище и встретили там фрау Магду Геббельс с её благовоспитанными, милыми детьми; мне представился случай познакомиться с ними.
Находясь в бомбоубежище, я вспомнил о своей беседе с доктором Геббельсом в 1943 г. Здесь вокруг меня сидела небольшая семья, счастье и смерть которой были тесно связаны с судьбой Гитлера. Мысль о том, что их дни уже сочтены, действовала удручающе. То, что когда-то предсказывал доктор Геббельс, наступило в конце апреля. Бедная женщина, невинные дети!
В эти дни в Берлин прибыл также глава венгерского государства Салаши. Гитлер принял его в моём присутствии в мрачном зале имперской канцелярии. Многие ценные вещи были уже вывезены из неё. Беседа проходила вяло. Новый человек производил тяжёлое впечатление; каких-либо действий от него трудно было ожидать. Он казался выскочкой против своей воли. У нас не было больше союзников.
За прошедшие месяцы противник всё больше опустошал территорию Германии своими воздушными налётами. Сильно пострадала наша военная промышленность. Особенно чувствительной была потеря заводов синтетического горючего, от работы которых в основном зависело снабжение нашей армии горючим. 13 января был уничтожен завод в Пелитце (Полице) под Штеттином (Щецин). 14 января противник разбомбил нефтесклады под Магдебургом, Дербеном, Эменом и Брауншвейгом, заводы Лейна и завод горюче-смазочных материалов в Маннхейме, 15 января — бензоловые заводы под Бохумом и Реклингхаузеном. Кроме того, 14 января был уничтожен нефтеперегонный завод Гейде в Дании. По нашим сводкам, союзные державы потеряли во время этих бомбардировок 57 самолётов, мы потеряли 236 самолётов. Теперь, после выхода из строя большинства наших заводов горюче-смазочных материалов, командование располагало лишь нефтяными месторождениями в Цистерсдорфе (Австрия) и в районе озера Балатон (Венгрия). Это обстоятельство до некоторой степени объясняет, почему Гитлер принял решение
